Село и его жители

«Тамбов на карте генеральной кружком отмечен навсегда» - такими, кажется, словами начинается «Тамбовская казначейша» Ю. М. Лермонтова. Эту поэму я читал более 40 лет тому назад, но начальные строки сохранились в памяти и примерно такими же словами мне хочется начать описание своего родного села. Название села Удельная Маянга, где я родился, не встречается не только на генеральных, но и на более подробных картах, за исключением разве только военных, а между тем положение его легко определить. Если взять карту Саратовской области, хотя бы ту, что помещена в Большой Советской энциклопедии, то на ней легко найти село Казенная Маянга, расположенное на реке Большой Иргиз недалеко от впадения этой реки в Волгу напротив города Вольска. Казенная Маянга и Удельная Маянга – это по существу одно и то же село, разделенное оврагом и протекающим по нему ручьем на две части. Одна часть села, как следует из названия, принадлежала казне (государству), другая часть вместе со всеми жителями и земельными угодьями входила в состав Удельных земель.

Удельными землями в дореволюционной России назывались земли, выделенные вместе с находившимися на них крестьянами в собственность Императорской фамилии на основании Указа 1777 года «Учреждение императорской фамилии». Удельные земли находились в распоряжении Удельного ведомства, а доход с них поступал на содержание членов императорской семьи, не включался в государственный бюджет и не подлежал контролю государственных органов. Жизнь удельных крестьян мало отличалась от жизни помещичьих, но судя по всему была полегче. И хотя чиновники удельного ведомства тоже старались выжать из крестьян как можно больше, но такого произвола, какой чинили помещики, здесь не было. Удельные и государственные крестьяне имели подобие местного самоуправления – сельскую общину, волостной сход, волостное правление во главе с выборными головами, старостами и секретарями. Эти сведения, взятые мной из БСЭ проливают некоторый свет на историю моего села, неизвестно только, когда часть села была изъята из казенных земель и передана в состав удельных, сразу после указа в 1777 г или позднее.

Село Удельная Маянга расположено в заволжской степи и во многом похоже на другие степные села, но его расположение на сравнительно большой реке Иргиз и близость Волги придают ему своеобразную особенность. С трех сторон село окружают ровные, бескрайние степи без единого деревца или кустика, зато с четвертой стороны прямо от крайних домов начинаются пойменные заливные луга и тянутся до самой Волги на протяжении примерно 20 км. Среди этих лугов имеется много мелких речушек, проток, ериков, по берегам которых растут тополя и заросли краснотала. Во время разлива Волги вся эта территория пойменных лугов заливалась водой, причем в отдельные годы вода затопляла дворы крайних домов к несчастью взрослых и радости мальчишек, которые на время превращались в мореплавателей и плавали в собственных дворах на подручных средствах. Во время разлива прямо от нашего села до ближайшего города Вольска можно было проплыть на лодке напрямую среди кустов и деревьев Однажды в такой разлив мы с дедом заплыли по рыбачьим делам далеко в лес, и оказались свидетелями бедственного положения его обитателей. Те из них, кто умел лазить по деревьям и успел это сделать, сидели на деревьях, а многие плавали в мутной воде, цепляясь за проплывающие сучья и охапки прошлогоднего сена. Среди этих обитателей были водяные крысы и змеи, зайцев только не было и спасать их, как дед Мазай нам не пришлось. После спада воды на лугах буйно росла высокая трава, среди лугов оставались многочисленные озерца, полные мелкой рыбешки. К середине или концу лета озерца мелели или вовсе высыхали и рыбная мелочь погибала.

Окрестности села Удельная Маянга

  Воды было много вокруг села не только во время разлива, но и в любое время года. Справа, если смотреть в сторону Волги, село огибала речка Большой Иргиз. В то время Иргиз был судоходной рекой и по нему плавали небольшие буксирчики с маленькими баржами. К концу лета Иргиз обычно мелел, во многих местах появлялись броды, один из которых был напротив нашего села. Слева от села протекала маленькая речка, вернее даже ручей. На пути этого ручья ниже села была сооружена земляная плотина, в результате чего вдоль села тянулся водоем шириной около 70 м и глубиной до трех метров. С третьей стороны села перпендикулярно Иргизу и искусственному водоёму по луговой местности протекала красивая речка Кустоватка с берегами. заросшими кустами ивы и ежевики. Таким образом, наше степное село было с трех сторон окружено водой, и все ребятишки рано выучивались плавать. Мне кажется, что я научился плавать раньше, чем ходить, во всяком случае я не помню такого, чтобы я не умел плавать.

В селе было пять улиц, около 250-270 домов, церковь, школа, пожарка с каланчой, магазин потребкооперации, и винная лавка или как ее еще называли казенка или монополька. Церковь и школа были каменные, большинство домов деревянные, но было несколько мазанок и глинух. За селом были амбары, гумна и немного садов. В одноэтажной школе было два классных помещения и квартира учителей. В двух классах занималось одновременно четыре группы учеников, по две группы в каждом помещении. Пока одной группе учитель что-то рассказывал или показывал на доске, другая группа в это время писала или решала задачки на грифельных досках. Тетради тогда были, но стоили видимо дорого, поэтому грифельные доски были в большом ходу. Учителей было двое, муж с женой. Его звали Павел Иванович, а ее – Павла Ивановна. Вероятно она была Павлина, Евлампия или что-то вроде этого, но мы ее звали Павла Ивановна. У учительницы были короткие волосы и она каталась на велосипеде, и за это деревенские бабы ее не любили. У меня же сохранились о ней и ее муже хорошие воспоминания, потому что помимо всего прочего они были друзьями моего отца.

Наш дом состоял из двух небольших комнат. В первой налево от входа была русская печь, справа стояла кровать, в переднем углу под образами - самодельный стол с такими же самодельными лавками. Почти над все комнатой располагались полати, на которые залезали с печки. Во второй комнате была кровать родителей, платяной шкаф, буфет и несколько стульев. Для восьми человек жилище было конечно скромным, но в нашей безлесной местности деревянные дома были вообще редкостью. Во дворе была конюшня, сарай, амбар, баня, мазанка с летней кухней, колодец с соленой водой для скота. Питьевую воду привозили из реки в бочках. В зависимости от времени года и других обстоятельств в хозяйстве имелось вместе с молодняком 2-3 лошади, столько же коров, 2 верблюда, 2-3 свиньи, 15-20 овец, куры. Из инвентаря были плуг, борона, конная жатка, веялка. Со всем хозяйством управлялось четверо взрослых, работая от темна до темна и даже ночью, потому что нужно было задать корм скотине, проверить не замерзли ли народившиеся телята, ягнята. Зимой, когда появлялись свободные вечера, женщины собирались с вязаньем и шитьем в каком-либо доме, а мужики в другом месте резались в карты.

Выдающимися событиями и людьми, вошедшими в историю, село не отличалось, но свои знаменитости были и здесь. Так, например, уроженец нашего села Козлов был ближайшим помощником В. И. Чапаева. Он был квартирмейстером Чапаевской дивизии и погиб вместе с ним в ту роковую ночь, когда штаб дивизии был окружен белоказаками. О героической гибели своего односельчанина я узнал недавно, когда в руки попала солидная брошюра о Чапаеве. Там описывалось, как квартирмейстер Козлов, уроженец села Удельная Маянга, также как и Чапаев, только на соседней улице с небольшой группой бойцов отбивался от казаков до последней пули и погиб. Я знал и помню отца и брата этого Козлова, они жили недалеко от нашего дома, держали винную лавку и были раскулачены вместе с другими крестьянами. О своем героическом родственнике они очевидно не часто рассказывали, поэтому мне в детстве не приходилось этого слышать, а может и слышал, но забыл, потому что в селе было много участников империалистической и гражданской войн и было много рассказов об этих событиях. Мне запомнились рассказы о войне в Карпатских горах, вероятно рассказчик был очень умелым, мы даже играли в войну и лезли на штурм с боевым кличем «На Карпаты!». А о Чапаеве я в детстве не слышал, настоящая слава пришла к нему после замечательного одноименного фильма. Недавно от своей двоюродной сестры, которая старше меня на пять лет, я узнал, что один из наших родственников тоже воевал в одном из подразделений Чапаевской дивизии с первых дней, когда Чапаев начал сколачивать свой отряд. Уличная фамилия этих родственников была Комиссаровы, только позднее я узнал, что они тоже Уровы.

В годы Великой Отечественной войны отличился мой сосед, старший брат моего друга Колька Пахомов, ставший Героем Советского Союза. Колька среди товарищей ничем особенным не отличался, не выделялся, родители его были раскулачены, и эта новость для меня оказалась несколько неожиданной. Другой мой сосед, одногодок и товарищ по играм Ленька Панкратов, считавшийся пропавшим без вести, вдруг неожиданно заявился домой в большом чине, увешанный орденами и медалями. Об этом мне рассказала его мать, когда я посетил свою родную деревню сорок лет спустя как ее покинул в одиннадцатилетнем возрасте.

Своеобразной личностью был Петька Бачарин, о котором я уже упоминал. Это был мужик в возрасте 40-45 лет, заядлый картежник, выпивоха, любитель хороших лошадей, гармонист и обладатель могучего баса, за что его прозвали Шаляпин. На вино, карты и лошадей он истратил приличное состояние, оставленное ему родителями. Последнюю его лошадь я хорошо помню, это был прекрасный рысак, стоивший как несколько обычных лошадей. Каждый из нас мальчишек мечтал о таком, ну хотя бы прокатиться, а Петька обращался с ним по варварски. Он, бывало, напьется сам, вольет пол литра водки рысаку в горло и носится на нем как угорелый, раздирая губы рысака в кровь. К моменту коллективизации из богатого наследства у Петьки ничего не осталось кроме этого рысака и большого пустого дома. В колхоз он не пошел и вскоре кто-то из односельчан видел его в соседнем городе Балаково, играющем на трубе в оркестре пожарных. Односельчане называли его беспутным, бесшабашным, безалаберным, но многие ему завидовали, и он, по существу мудро распорядился своим наследством, поскольку при раскулачивании у него все имущество было бы отобрано.

Еще одной знаменитостью в селе был мой двоюродный брат и тоже Петька. Он был старше меня на пять лет и уже в 14-летнем возрасте водил компанию со взрослыми парнями и мужиками, пил вино, играл с ними в карты на деньги. Он был всегда при деньгах, возле него всегда увивались сверстники и взрослые, не говоря уже о нас, пацанах меньшего возраста, которым она дарил пряники, конфеты или игрушки вроде свистулек или пугачей. Считалось, что ему везет в карты, поэтому он всегда при деньгах, на самом деле Петька столько же проигрывал, сколько выигрывал, но в случае проигрыша он незаметно таскал из отцовских амбаров зерно, муку и у него снова появлялись деньги на игру. Родители поначалу не замечали его художеств, или замечали, но прощали, поскольку он был единственным ребенком в семье, а когда спохватились и стали принимать крутые меры было уже поздно. Не поладив с родителями, Петька навсегда убежал из родительского дома, со справкой из сельсовета на имя своего дружка Гришки Мордвинова, и всю последующую жизнь носил это чужое имя. В соседнем городе Вольске он окончил курсы трактористов и стал работать механизатором. В войну служил шофером автобата, остался жив, женился. Мы дважды встречались с ним после войны, а потом отношения прервались. Недавно я узнал от сестры, что у него было двое детей и оба окончили институты. Петька был единственным ребенком в семье, наследником хорошего состояния, поэтому его непутевое поведение и побег из дома были предметом долгих разговоров среди жителей до и после его ухода из села.

Запомнился еще один житель села Иван Кайпанов, которым пугали маленьких детей. Это был глухонемой, тихопомешанный, бездомный человек. Летом он ночевал в скирдах соломы или сена, зимой в банях, питался неизвестно как и чем. Зимой и летом он ходил в изорванной донельзя шинели, такой же рваной шапке, а на ногах были опорки, подвязанные веревками. Он никогда не стригся и не брился, в его длинных спутанных волосах торчали запутавшиеся соломинки. Одним словом, по внешнему виду очень страшный человек, страшнее самого страшного лешего. На самом деле это был безобидный, безвредный человек, но мы, мальчишки почему-то часто дразнили его, доводя до бешенства, и тогда он начинал грозно мычать, хватал камень или кол и начинал гоняться за нами. Догнать нас он не мог, поскольку мы были проворнее, но острое ощущение страха испытывали, причем картины пережитого повторялись во сне. Мне, например, часто снился один и тот же кошмарный сон как Иван гонится за мной, догоняет, ноги мои делаются ватными, он хватает меня и начинает творить что-то ужасное. Чаще всего он перерезал мне сухожилия под коленками и я просыпался в холодном поту. С возрастом эти кошмары прошли, но в памяти остались. Мы продолжали дразнить Ивана до тех пор пока не узнали, что этот несчастный человек был контужен в германскую войну во время разрыва снаряда или мины.

Заканчивая описание села, остановлюсь на еще одной его достопримечательности – винной лавке. Она была необычной по двум причинам. Во-первых, потому, что ее содержали отец и брат ближайшего сподвижника Чапаева, а во-вторых очень уж необычно она работала. Каждый день, в будни и праздники она была открыта круглосуточно, ее дверь, соединенная с колокольчиком никогда не запиралась. В любое время суток посетитель открывал эту дверь, раздавался звон колокольчика, на это звон выходил кто-либо из членов семейства к специально сделанному окошечку стен, отделявшей лавку от прихожей, получал деньги и отпускал необходимое. Вино в лавке отпускалось без ограничения пола и возраста покупателя и мы однажды этим воспользовались. Один из наших пацанов нашел как-то три рубля, деньги по тем временам немалые, мы накупили в потребкооперации пряников, конфет, орехов, в казенке бутылку водки и устроили пир за селом на чьем-то гумне. Было нам по 7-8 лет, водку пили впервые и бесились как могли. Помню, прыгали с высокого стога на разосланную солому так долго и азартно, что разворошили весь стог. Похмелье как и всякое похмелье было тяжелым, болели головы и другие части тела от соприкосновениями с ремнями и палками родителей. Больше всех досталось сыну хозяина стога, который мы разворошили и счастливчику, нашедшему три рубля, которые он оказывается не нашел, а стащил у своей матери, бедной вдовы, которая еле-еле сводила концы с концами и для которой эти три рубля были очень большими деньгами.