Прежде, чем перейти к описанию школьных лет, мне хочется остановить на нескольких эпизодах из жизни в Прилуках, поскольку они мне врезались в память и по своей любви к воспоминаниям я не могу их пропустить. Первый эпизод связан с кражей или вернее попыткой кражи государственного добра. Тогда мы сильно голодали, а вокруг завода были совхозные поля с картошкой, капустой, свеклой и морковью. Поля были не огорожены и однажды мы с отцом решили накопать там картошки. Для этого мы выбрали темную ночь и приступили к делу. Едва только начали копать картошку, как вдруг услышали рядом шорох и увидели силуэты двух крадущихся людей, которых мы приняли за сторожей. Мы пустились бежать, сторожа тоже побежали, а потом мы потеряли их из виду. Едва мы успели вбежать в нашу комнату, как следом вбежали Черныш с сыном Ваней и, немного отдышавшись, стали рассказывать, как за ними гнались два сторожа и как благополучно они от них убежали. Из дальнейшего выяснилось, что, ввиду несогласованности наших действий, мы перепугали друг друга. Было и смешно и грустно, потому что мы потеряли свои мешки, В возвращаться за ними было и страшно и бесполезно, так как найти их в такой темноте было невозможно. Забегая несколько вперед, должен сказать, что помимо этого случая я своровал в своей жизни один раз и то при вынужденных, смягчающих обстоятельствах. Во время блокады Ленинграда я вместе с товарищами украл несколько сухарей с проходящей машины, которую мы помогли вытолкнуть из грязи. Мы тогда были страшно голодны, истощены, кроме того, этот факт можно рассматривать как плату за оказанную нами помощь.
Немного про Черныша и его сына Ваню. Все ссыльные, жившие в комнате, были одиноки за исключением украинца Черныша, с которым жили два сына примерно моего возраста. Старший мне запомнился одним вопросом, который он однажды мне задал:-«Почему вы, москали, выбрали своим головой инородца Сталина?». Я тогда не знал, кто такой Сталин, не знал, как его выбирали «головой» и ничего ответить не мог, но вопрос запомнился. Младший, мой ровесник Ваня, запомнился своей прожорливостью и скоростью поглощения пищи. Мы тогда на голодные желудок могли съесть что угодно и в каких угодно количествах, но Ваня был феномен. Отец его, бывало, поставит на стол чугунок с картошкой, брюквой или репой, и ласково так, по отечески, говори:-«Кушай, Ваня, кушай!», а потом, видя, с какой быстротой сын уплетает содержимое горшка, уже раздраженно продолжает:-«Ну и жрать же ты, Ваня!».
Второй эпизод, о котором хочу рассказать, касается встречи с колонистами. Наш дом в Прилуках находился рядом с Прилукским монастырем, в котором в то время размещалась колония для беспризорников, наводивших страх не только на жителей села, но и на город. Поведение колонистов хорошо описано в книгах Макаренко, поэтому не собираюсь здесь его описывать, а опишу только один эпизод, произошедший со мной. Однажды группа колонистов моего возраста заставила меня снять коньки, которыми я дорожил больше всего на свете, и не видать бы мне их, если бы в последний момент не подошли два колониста старшего возраста, хорошо, даже щегольски одетых. Один из них, спросил, кто я такой, почему не в школе, почему катаюсь один, без товарищей. Я объяснил как здесь оказался, почему не учусь, помогаю отцу, и товарищами еще не обзавелся. После этого он приказал вернуть мне коньки и сказал, что в случае чего, если будет кто-то из колонистов приставать, ссылайся на такого-то. Не знаю, чем руководствовался этот колонист, возможно, был как и я сыном пострадавших родителей, а возможно, в нем сохранилось чувство справедливости.
Третий эпизод касается следующего. Как я уже писал, мы с отцом зимой развозили кирпич по потребителям, в том числе живущим далеко за городом. Однажды, возвращаясь домой, мы решили сократить путь и поехали напрямую незнакомой, мало наезженной, лесной дорогой. Примерно на полпути мы услышали свист пуль над нашими головами и вокруг. Пули летели не густо, через некоторые промежутки времени. Мы конечно развернули свои повозки и помчались обратно во всю лошадиную прыть. Лишь дома удалось что-то выяснить от квартировавших у нас красноармейцев. Оказалось, в лесу, в который мы заехали, было стрельбище, на котором обучали красноармейцев территориальных войск. Обычно на таких стрельбищах делаются брустверы, задерживающие пули, но стрелки были, очевидно, такие неопытные, что посылали пули поверх и мимо бруствера. В то время наряду со штатными частями Красной Армии существовали территориальные войска, в которые призывались необученные военно-обязанные на срок от одного до трех месяцев. Предполагалось, что за этот срок малограмотные деревенские парни должны освоить воинскую науку! Что это были за вояки, можно было судить по нашим квартирантам, которые даже по внешнему виду мало чем напоминали военных, а об их военной выучке можно было судить по пулям над нашими головами. Через три-четыре года систему территориальных войск упразднили, и я бы не вспомнил о ней, если бы не этот случай. Впервые услышанный свист пуль над головой, наверное, не забывает ни один человек!
По времени и тематически с этим эпизодом связан еще один, память о котором запечатлелась не только в мозгу, но и на моем лице в виде глубокого шрама на подбородке. От красноармейцев, наших квартирантов, я получил в подарок патронную гильзу и сделал на ее основе маленький красивый пистолет. Все в нем было красиво - и блестящее надраенное бронзовое дуло, и со вкусом сделанная из дерева рукоятка, но не было главного – надежности и безопасности для стреляющего. При его изготовлении мною были допущены две ошибки, свидетельствующие о моей тогдашней неграмотности в технике вообще, и в стрелковом оружии в частности. Первая ошибка заключалась в том, что я не отрезал конечную, суживающуюся часть гильзы и тем самым затруднил выход газов после выстрела. Вторая заключалась в том, что я, не зная ничего о реактивной силе и отдаче, недостаточно прочно закрепил дуло на рукоятке. В результате этих ошибок, или из-за большого количества пороха, в качестве которого использовались растертые спичечные головки, при первом же выстреле я ранил себя в лицо соскочившей назад гильзой. Шрам виден даже сейчас, спустя много лет, и меня иногда спрашивают, на каком фронте получен, от мины или от снаряда.
В день, когда это случилось, родители были на работе, мои маленькие братишка и сестренки помочь ничем не могли и ревели от испуга. Соседей также не было дома, и я, поддерживая ладонью развороченный подбородок, весь в крови, двинулся на фельдшерский пункт. По дороге меня уже подцепил кто-то из жителей и доставил к месту назначения. Дежурная фельдшерица сшивать рану не могла, лишь наложила бинт, и безобразный шрам остался на всю жизнь как свидетельство моего раннего увлечения стрелковым оружием.
Немного про Черныша и его сына Ваню. Все ссыльные, жившие в комнате, были одиноки за исключением украинца Черныша, с которым жили два сына примерно моего возраста. Старший мне запомнился одним вопросом, который он однажды мне задал:-«Почему вы, москали, выбрали своим головой инородца Сталина?». Я тогда не знал, кто такой Сталин, не знал, как его выбирали «головой» и ничего ответить не мог, но вопрос запомнился. Младший, мой ровесник Ваня, запомнился своей прожорливостью и скоростью поглощения пищи. Мы тогда на голодные желудок могли съесть что угодно и в каких угодно количествах, но Ваня был феномен. Отец его, бывало, поставит на стол чугунок с картошкой, брюквой или репой, и ласково так, по отечески, говори:-«Кушай, Ваня, кушай!», а потом, видя, с какой быстротой сын уплетает содержимое горшка, уже раздраженно продолжает:-«Ну и жрать же ты, Ваня!».
Второй эпизод, о котором хочу рассказать, касается встречи с колонистами. Наш дом в Прилуках находился рядом с Прилукским монастырем, в котором в то время размещалась колония для беспризорников, наводивших страх не только на жителей села, но и на город. Поведение колонистов хорошо описано в книгах Макаренко, поэтому не собираюсь здесь его описывать, а опишу только один эпизод, произошедший со мной. Однажды группа колонистов моего возраста заставила меня снять коньки, которыми я дорожил больше всего на свете, и не видать бы мне их, если бы в последний момент не подошли два колониста старшего возраста, хорошо, даже щегольски одетых. Один из них, спросил, кто я такой, почему не в школе, почему катаюсь один, без товарищей. Я объяснил как здесь оказался, почему не учусь, помогаю отцу, и товарищами еще не обзавелся. После этого он приказал вернуть мне коньки и сказал, что в случае чего, если будет кто-то из колонистов приставать, ссылайся на такого-то. Не знаю, чем руководствовался этот колонист, возможно, был как и я сыном пострадавших родителей, а возможно, в нем сохранилось чувство справедливости.
Третий эпизод касается следующего. Как я уже писал, мы с отцом зимой развозили кирпич по потребителям, в том числе живущим далеко за городом. Однажды, возвращаясь домой, мы решили сократить путь и поехали напрямую незнакомой, мало наезженной, лесной дорогой. Примерно на полпути мы услышали свист пуль над нашими головами и вокруг. Пули летели не густо, через некоторые промежутки времени. Мы конечно развернули свои повозки и помчались обратно во всю лошадиную прыть. Лишь дома удалось что-то выяснить от квартировавших у нас красноармейцев. Оказалось, в лесу, в который мы заехали, было стрельбище, на котором обучали красноармейцев территориальных войск. Обычно на таких стрельбищах делаются брустверы, задерживающие пули, но стрелки были, очевидно, такие неопытные, что посылали пули поверх и мимо бруствера. В то время наряду со штатными частями Красной Армии существовали территориальные войска, в которые призывались необученные военно-обязанные на срок от одного до трех месяцев. Предполагалось, что за этот срок малограмотные деревенские парни должны освоить воинскую науку! Что это были за вояки, можно было судить по нашим квартирантам, которые даже по внешнему виду мало чем напоминали военных, а об их военной выучке можно было судить по пулям над нашими головами. Через три-четыре года систему территориальных войск упразднили, и я бы не вспомнил о ней, если бы не этот случай. Впервые услышанный свист пуль над головой, наверное, не забывает ни один человек!
По времени и тематически с этим эпизодом связан еще один, память о котором запечатлелась не только в мозгу, но и на моем лице в виде глубокого шрама на подбородке. От красноармейцев, наших квартирантов, я получил в подарок патронную гильзу и сделал на ее основе маленький красивый пистолет. Все в нем было красиво - и блестящее надраенное бронзовое дуло, и со вкусом сделанная из дерева рукоятка, но не было главного – надежности и безопасности для стреляющего. При его изготовлении мною были допущены две ошибки, свидетельствующие о моей тогдашней неграмотности в технике вообще, и в стрелковом оружии в частности. Первая ошибка заключалась в том, что я не отрезал конечную, суживающуюся часть гильзы и тем самым затруднил выход газов после выстрела. Вторая заключалась в том, что я, не зная ничего о реактивной силе и отдаче, недостаточно прочно закрепил дуло на рукоятке. В результате этих ошибок, или из-за большого количества пороха, в качестве которого использовались растертые спичечные головки, при первом же выстреле я ранил себя в лицо соскочившей назад гильзой. Шрам виден даже сейчас, спустя много лет, и меня иногда спрашивают, на каком фронте получен, от мины или от снаряда.
В день, когда это случилось, родители были на работе, мои маленькие братишка и сестренки помочь ничем не могли и ревели от испуга. Соседей также не было дома, и я, поддерживая ладонью развороченный подбородок, весь в крови, двинулся на фельдшерский пункт. По дороге меня уже подцепил кто-то из жителей и доставил к месту назначения. Дежурная фельдшерица сшивать рану не могла, лишь наложила бинт, и безобразный шрам остался на всю жизнь как свидетельство моего раннего увлечения стрелковым оружием.
Комментариев нет:
Отправить комментарий