Прежде чем перейти к воспоминаниям из военных лет хочется остановиться на предвоенном периоде, вспомнить свои тогдашние чувства, взгляды, ощущения. Сделать это нелегко, так как человеческая память не беспредельна, за сорок лет многое забылось, потускнело, изначальные мысли могли исказиться в результате наложения последующих раздумий и воспоминаний или под влиянием фактов и событий, которые стали известны позднее.
23 июня мы должны были приступить к своей новой работе на Кексголмском бумкомбинате. Но поскольку у каждого из нас на руках было мобилизационное предписание, обязывающее в случае войны явиться в течение двадцати четырёх часов на ближайший призывной пункт, мы вместо работы пришли в райвоенкомат. Здесь нам дали три дня сроку для поездки в Ленинград, чтобы получить окончательный расчёт и паспорта, хранившиеся в конторе «Ленпогруз II». На вокзале уже творилось что-то невообразимое: толкотня, давка, крики, стоны и плач. Ленинградцы, проводившие свой отпуск в этих красивейших местах, спешили вернуться домой. Военнослужащие и работники предприятий района и города отправляли членов своих семей. Вагоны брались с бою, но нам удалось сесть в поезд и даже занять верхние багажные полки.
Наш поезд в пути не бомбили и ехали мы без всяких происшествий за исключением совсем маленького, касающегося только меня. В пути меня попытались обокрасть, и сделал это не какой-нибудь профессиональный вор, а свой же брат грузчик. Думая, что я крепко сплю, он залез своей пятернёй в нагрудный карман моего пиджака и его пальцы вот-вот должны были коснуться моих денег. Не желая поднимать скандала, я сделал вид, что меня что-то побеспокоило во сне, и перевернулся со спины на живот. Эпизод, конечно, незначительный на фоне тех трагических дней, но он поразил меня тем, что в самые трагические минуты жизни страны и миллионов людей находятся люди, думающие только о приобретении денег, причём любыми путями! Этот подонок был из уголовников, на войну идти не собирался, так как был одноглазым, и деньги ему бы пригодились, но они пригодились и моей матери.
Получив в конторе расчёт и паспорта, договорившись о времени встречи на Финляндском вокзале, мы разошлись по своим делам. Я поехал в общежитие, надеясь застать там своего друга и земляка Лёшу Турундаевского, чтобы переслать с ним матери в Вологду чемодан с вещами. Лёшу я действительно застал, и он согласился доставить чемодан по назначению. 26 июня я прибыл на призывной пункт Кексгольмского райвоенкомата. Народу была уйма, всех прибывших переписывали, выстраивали в колонны и куда-то уводили. Я попал в колонну, которую привели во двор Кексгольмской крепости и здесь объявили, что нам предстоит служить в 27-й отдельном артиллерийском зенитном дивизионе. Затем всех по очереди вызывали к столу, за которым сидело несколько офицеров, и каждому задавалось по нескольку вопросов об образовании, специальности. В зависимости от ответов, людей направляли по подразделениям наводчиками, заряжающими, разведчиками и пр. То ли потому, что моя фамилия начинается с одной из последних букв алфавита, то ли потому, что я оказался в последних рядах, но когда дошла очередь до меня, то все вакансии по штатному расписанию уже были заполнены и нас, оставшихся, чохом зачислили в комендантский взвод штабной батареи. Так я с двумя курсами института оказался рядовым комендантского взвода, призванного охранять штаб, строить штабные блиндажи и землянки, нести наряды на кухне.
Помню, тогда случился эпизод очень характерный для первых дней войны, свидетельствующий о неподготовленности, неразберихе и путанице, которые царили в войсках. Над Кексгольмом появилось три неизвестных самолёта, которые были приняты за вражеские, и по ним был открыт огонь из всех имеющихся видов оружия, в том числе из зениток. У нас, новобранцев, в этот момент ещё не было оружия, и мы были просто наблюдателями. Запомнилась комичная сценка: поддавшись общему настроению, по самолётам вела огонь женщина-врач. Укрывшись под телегой, она выпускала пулю за пулей из пистолета, который не мог принести никакого вреда самолётам. Самолёты вели себя странно, они не бомбили, не стреляли из пушек и пулемётов и, несмотря на интенсивный наземный огонь, продолжали кружить над городом. Позже выяснилось, что это были наши самолёты последних марок, не то МИГи, не то ЛАГи, сейчас я уже не помню. Конечно, общевойсковые части, стоявшие в городе, могли и не знать этих самолётов, поскольку они только-только появились на вооружении, но зенитчик-то обязаны были об этом знать! Всё обошлось сравнительно благополучно: был незначительно повреждён один из самолётов и легко ранен лётчик.
Через день или два нас привели к присяге, выдали винтовки и направили в район города Сортавала. Винтовки были без штыков, и это несколько приободрило, мы решили, что в штыковые атаки мы в ближайшее время не пойдем, и, следовательно, есть шансы ещё некоторое время пожить. Вскоре меня приметил старшина и как грамотного человека стал привлекать к составлению разных хозяйственных бумаг, а через некоторое время меня перевели в дальномерное отделение, где также нужны были грамотные люди. После упразднения этого отделения меня перевели в отделение разведчиков-наблюдателей, где я прослужил первые полгода войны, до середины января 1942 года.
В различной послевоенной литературе, художественной и мемуарной, пишется о том, что чуть ли не каждый советский человек думал, что война с гитлеровской Германий неизбежна и даже в очень скором времени. Дескать, у власти в Германии стоят фашисты, разгромившие компартию и упрятавшие за решётку Тельмана. Но мне кажется, что для большинства людей война оказалась неожиданной. Тогда никто ещё не знал, что Гитлер сосредоточил на советской границе 200 дивизий, тысячи самолетов, танков, десятки тысяч орудий и другой военной техники. Об этом не знал ни товарищ Сталин, ни Генеральный штаб! Сталин верил, что войны не будет, а народ верил товарищу Сталину. В специальном заявлении ТАСС, опубликованном за несколько дней до войны, опровергались слухи о предстоящей войне и подчёркивалось, что они исходят от лиц, враждебных советскому и немецкому народам.
Кульминационным моментом этой пропаганды явилась поездка В.М. Молотова в Берлин. Я до сих пор помню, с какой торжественностью и пышностью встречали Молотова на Антгальском вокзале Берлина. Повсюду были лозунги, транспаранты, флаги обеих стран, ликующие толпы народа. На встрече присутствовали все видные чины рейха, и все они расточали улыбки. Мощные оркестры исполняли гимны двух стран и бравурные марши. Картина этих торжеств была настолько убедительной, что, наверное, каждый, кто видел эти торжества, искренне верил в то, что между двумя государствами установился длительный и прочный мир. Во всяком случае, так думал я, человек впечатлительный.
Был ещё один довод в пользу того, что Гитлер не начнёт войну. Наша пропаганда уверяла, что граница на крепком замке и никакой враг не сможет её нарушить. Мы, конечно, верили в силу и мощь нашей Красной Армии, верили в полководческие таланты прославленных полководцев Гражданской войны К.Е. Ворошилова, С.М.Буденного и других. Мы думали тогда, что и Гитлер хорошо об этом знает, и вряд ли решится напасть на нас, тем более, что в тот момент он увяз в войне с Англией. К сожалению, у Гитлера были более реальные представления о действительности и он начал заранее запланированную войну.Всю Великую Отечественную войну, с самого первого и до последнего дня, я пробыл на фронте, но остался жив и даже в госпитале не был ни разу. Лишь один раз меня ранило осколком снаряда в бедро и однажды я оказался засыпанным толстым слоем земли, из под которого меня в бессознательном состоянии извлекли мои товарищи. Такой счастливый лично для меня исход войны определился тем, что мне посчастливилось попасть на службу в 27-й отдельный артиллерийский зенитный дивизион. Поскольку это были решающие дни в моей жизни, они запомнились мне до мельчайших подробностей.
23 июня мы должны были приступить к своей новой работе на Кексголмском бумкомбинате. Но поскольку у каждого из нас на руках было мобилизационное предписание, обязывающее в случае войны явиться в течение двадцати четырёх часов на ближайший призывной пункт, мы вместо работы пришли в райвоенкомат. Здесь нам дали три дня сроку для поездки в Ленинград, чтобы получить окончательный расчёт и паспорта, хранившиеся в конторе «Ленпогруз II». На вокзале уже творилось что-то невообразимое: толкотня, давка, крики, стоны и плач. Ленинградцы, проводившие свой отпуск в этих красивейших местах, спешили вернуться домой. Военнослужащие и работники предприятий района и города отправляли членов своих семей. Вагоны брались с бою, но нам удалось сесть в поезд и даже занять верхние багажные полки.
Наш поезд в пути не бомбили и ехали мы без всяких происшествий за исключением совсем маленького, касающегося только меня. В пути меня попытались обокрасть, и сделал это не какой-нибудь профессиональный вор, а свой же брат грузчик. Думая, что я крепко сплю, он залез своей пятернёй в нагрудный карман моего пиджака и его пальцы вот-вот должны были коснуться моих денег. Не желая поднимать скандала, я сделал вид, что меня что-то побеспокоило во сне, и перевернулся со спины на живот. Эпизод, конечно, незначительный на фоне тех трагических дней, но он поразил меня тем, что в самые трагические минуты жизни страны и миллионов людей находятся люди, думающие только о приобретении денег, причём любыми путями! Этот подонок был из уголовников, на войну идти не собирался, так как был одноглазым, и деньги ему бы пригодились, но они пригодились и моей матери.
Получив в конторе расчёт и паспорта, договорившись о времени встречи на Финляндском вокзале, мы разошлись по своим делам. Я поехал в общежитие, надеясь застать там своего друга и земляка Лёшу Турундаевского, чтобы переслать с ним матери в Вологду чемодан с вещами. Лёшу я действительно застал, и он согласился доставить чемодан по назначению. 26 июня я прибыл на призывной пункт Кексгольмского райвоенкомата. Народу была уйма, всех прибывших переписывали, выстраивали в колонны и куда-то уводили. Я попал в колонну, которую привели во двор Кексгольмской крепости и здесь объявили, что нам предстоит служить в 27-й отдельном артиллерийском зенитном дивизионе. Затем всех по очереди вызывали к столу, за которым сидело несколько офицеров, и каждому задавалось по нескольку вопросов об образовании, специальности. В зависимости от ответов, людей направляли по подразделениям наводчиками, заряжающими, разведчиками и пр. То ли потому, что моя фамилия начинается с одной из последних букв алфавита, то ли потому, что я оказался в последних рядах, но когда дошла очередь до меня, то все вакансии по штатному расписанию уже были заполнены и нас, оставшихся, чохом зачислили в комендантский взвод штабной батареи. Так я с двумя курсами института оказался рядовым комендантского взвода, призванного охранять штаб, строить штабные блиндажи и землянки, нести наряды на кухне.
Помню, тогда случился эпизод очень характерный для первых дней войны, свидетельствующий о неподготовленности, неразберихе и путанице, которые царили в войсках. Над Кексгольмом появилось три неизвестных самолёта, которые были приняты за вражеские, и по ним был открыт огонь из всех имеющихся видов оружия, в том числе из зениток. У нас, новобранцев, в этот момент ещё не было оружия, и мы были просто наблюдателями. Запомнилась комичная сценка: поддавшись общему настроению, по самолётам вела огонь женщина-врач. Укрывшись под телегой, она выпускала пулю за пулей из пистолета, который не мог принести никакого вреда самолётам. Самолёты вели себя странно, они не бомбили, не стреляли из пушек и пулемётов и, несмотря на интенсивный наземный огонь, продолжали кружить над городом. Позже выяснилось, что это были наши самолёты последних марок, не то МИГи, не то ЛАГи, сейчас я уже не помню. Конечно, общевойсковые части, стоявшие в городе, могли и не знать этих самолётов, поскольку они только-только появились на вооружении, но зенитчик-то обязаны были об этом знать! Всё обошлось сравнительно благополучно: был незначительно повреждён один из самолётов и легко ранен лётчик.
Через день или два нас привели к присяге, выдали винтовки и направили в район города Сортавала. Винтовки были без штыков, и это несколько приободрило, мы решили, что в штыковые атаки мы в ближайшее время не пойдем, и, следовательно, есть шансы ещё некоторое время пожить. Вскоре меня приметил старшина и как грамотного человека стал привлекать к составлению разных хозяйственных бумаг, а через некоторое время меня перевели в дальномерное отделение, где также нужны были грамотные люди. После упразднения этого отделения меня перевели в отделение разведчиков-наблюдателей, где я прослужил первые полгода войны, до середины января 1942 года.
Комментариев нет:
Отправить комментарий