О преподавателях и студентах

Я не собираюсь писать об истории института, но хочу отметить, что в период моего обучения, а учился я в институте с перерывами с 1938 по 1950 год, профессорско-преподавательский состав был очень сильным. Среди наших учителей были академики, членкоры, авторы монографий, учебиков и других научных трудов, о некоторых из них хочется немного рассказать. Начну с того, что в институте было три заведующих кафедрой с почти одинаковой фамилией – Бринберг, Дринберг и Гринберг. Первого я почти не знал, он заведовал кафедрой спецфака, двух других знал достаточно хорошо, поскольку каждый из них был последовательно руководителем моих дипломных работ. Членкор, а впоследствии действительный член Академии наук А.А.Гринберг заведовал кафедрой общей и неорганической химии и был видным специалистом в области химии комплексных соединений. А.Я Дринберг , членкор, был ведущим специалистом в области технологии лаков и красок. После удачной защиты дипломов, выполненных мной под их руководством, они оба предлагали мне остаться при их кафедрах и уже по этой причине я не могу не упомянуть их добрым словом. Кроме того, в одной из своих научных статей, напечатанной в джурнале “Неорганическая химия”, А.А.Гринберг счел нужным сосласться на мою дипломную работу, указа, что такое-то явление в радиохимии было впервые обнаружено и подробно изучено дипломантом Н.А.Уровым. Не скрою, что когла мои коллеги по работе на заводе принесли и показали мне эту статью, мне было приятно.

Не могу не вспомнить профессора Ананьева, преподававшего курс начертательной геометрии. Он отличался исключительно маленьким ростом и непомерной толщиной, отчего походил на шар. Несмотря на такую комплекцию и приличный возраст, он был исключительно подвижен, остроумен и весел. Свой, в общем-то скучный предмет, он читал с такой живостью, остроумием и шутками-прибаутками, что на его лекциях не скучали и охотно посещали. Вот один из примеров его остроумия. Ввиду маленького роста при вычерчивании фигур на доске ему иногда приходилось залезать на стул и оджажды он плюхнулся со стула на пол, но не растерялся и тут же задал вопрос аудитории: - “На какую плоскость спроектировался профессор Ананьев?”. Все конечно же дружно хором ответили. “Правильно, молодцы!” – похвалил профессор и тут же задал следующий вопрос: -“А какая фигура получилсь в проекции?” “Круг!!” – с еще большим энтузиазмом и весельем ответила аудитория. “Правильно, молодцы, вижу, что профессор Ананьев не зря ест свой хлеб, кое-что из прочитанного им остается в ваших дырявых котелках”. Обладатели “дырявых котелков” не обижались на своего веселого профессора. Так, с шутками и прибаутками, остроумными отступлениями, снижающими напряжение и усталость, читал свои лекции профессор. К этому следует доавить, что он мастерски вычерчивал на доске разные фигуры. Если бывало от руки он начертит круг, квадрат или равносторонний треугольник, то можно было не сомневаться в идеальном равенстве сторон. Твердость руки и глазомер у него были просто удивительные.

Хорошо запомнился профессорМищенко, читавший на старших курсах физхимию. Это был сравнительно молодойпрофессор, лет примерно сорока, высокий, сухощавый. Предмет он знал прекрасн, но читал немного суховато, академично, зато во время перерывов, когда ему задавали вопросы, он преображался. Он был высокоэрудированным человеком, знал несколько иностранных языков, обладал хорошими познаниями во многих областях науки и техники, хорошо разбирался в литераткре, живописи, музыке, причем сам неплохо играл на рояле, увлекался театром и всегда был в курсе театральной жизни Ленинграда. Студенты, побывавшие у него на квртире, рассказывали о его обширной библиотеке на рахных языках. Ествественно, что наши беседы в перерывах касались не только фмзхимии, но и других тем, и мы с ыдовольствием и не без пользы слушали. Говорили, что в его просторной холостяцкой квартире иногда собирались артисты театров, что он был в близких отношениях с одной очень известной в то время артисткой театра Оперы и балета им. Кирова. Насколько это достоверно, не ручаюсь, но вполне могло быть, поскольку на темы оперы и балета он всегда разговаривал с особым увлечением и повышенным интересом.

Пытаюсь, но никак не могу вспомнить фамилию еще одного профессора, который мне вспоминается не в силу каких-то необычных или индивидуальных свойств его личности, а в связи с тем, что он однажды выгнал меня с лекции и вот при каких обстоятельствах. Шла финская война и мы естественно интересовалисьсводками и сообщениями с театра военных действий. Сидя за самым дальним столом, я увлеченно перелистывал газету и видимо громко шелестел при этом. Мне было предложено покинуть зал. А в заметке под интригующим названием «Радиоперехват» сообщалось о том, что нашими радиостанциями было поймано сообщение финской радиостанции о том, что было образовано новое демократическое правительство Финляндии во главе с Отто Куусиненом и что это правительство предлагает заключить мир. Вот такой эпизод запомнился мне из периода финской войны, которая во многом была необычной. Война шла рядом с Ленинградом, в каких-нибудь пятидесяти километрах от города, но не чувствовалась, город жил своей обычной жизнью, только светомаскировка окон напоминала об этом.

В институте я проучился в общей сложности с перерывами 12 лет, с 1938 по 1950 год. Несмотря на то, что с той поры прошло несколько десятилетий, многое хорошо помнится до сих пор.Я, например, хорошо помнювсех друзей=товарищей, с которыми пришлось прожить в одной комнате общежития в довоенное время. Жило нас в комнате 11 или 12 человек. Самым старшим из нас был Саша Стебаков. Он пришел сразу же после финской войны, демобилизовавшись в звании младшего лейтенанта. У Саши была любимая поговорка, которую в печатном виде можно представить так:-«Что куплено-изношено, то псу под хвост брошено, а что пропито-проедено, то в дело переведено». Жил он в полном соответствии с этой поговоркой, хорошо питался, был непрочь выпить и где-то на стороне имел бабенку.Что касается одежды, то от финской и до новой войны он ходил в одном и том же обмундировании, в котором демобилизовался. Этот крупный человек, фигурой и лицом похожий на артиста Андреева, учился в группе французского языка. Кроме одной фразы – лялянс франсе не па дефициль – других познаний он не приобрел, но молодая, симпатичная и стеснительная преподавательница всегда ставила ему тройки. Очевидно ей было неудобно ставить двойки этому великану в солдатском обмундировании с простодушным лицом, мягкой, обвораживающей улыбкой. Саша был очень добродушный, простой, бесхитростный, общительный, и в комнате пользовался большим уважением.

Был в комнате еще один «патриарх» - Миша Гулевский. По возрасту он был как Саша, пришел в институт из вечерней школы или рабфака, но по внешности и характеру был полной противоположностью. Это был высокий худощавый мужчина, замкнутый, необщительный, исключительно педантичный, самодициплинированный человек, вроде запрограммируемой машины. Учеба давалась ему тяжело и несмотря на колоссальную усидчивость и силу воли. Он с трудом сдавал экзамены на тройки.

Самым младшим был Ленька Нифонтов из Великого Устюга, почти мой земляк по Вологде. Это был среднего роста парнишка с маленьким лицом и хитрыми глазками. Он любил «подначить», 2разыграть», «завести» кого-нибудь, но на него никогда не обижались, понимали, что у него такая уж натура. Ленька увлекался футболом, играл то ли за институт, то ли за факультет, точно не помню, а все свободное время спал, пропуская лекции и семинары. Он никогда не вел конспектов и несмотря на это и постоянные пропуски сдавал экзамены на «хорошо» и «отлично». Дня за два он брал у кого-нибудь из группы конспекты, читал их вместе с учебниками и возвращал после экзаменов, замечая при этом как ему повезло, что «чисто случайно» достался знакомый билет, или ему удачно подсказали, как вовремя удалился экзаменатор и т.д. На самом деле он был очень способный парень, схватывал все «на лету» и обладал отличной памятью.

Борис Герасименко, белорус, замкнутый, необщительный парень, отличался пристрастием к теарам, особенно к театру Оперы и балета, в котором не пропускал ни одной постановки. Ему регулярно присылали из дома деньги, которые он вместе со стипендией тратил на театры, а питался хлебом и кипятком. Была у него еще олна странность – к экзаменам он готовился только по ночам, для чего во время белых ночей выходил на балкон и читал конспекты и учебники при естественном освещении, а отсыпался днем.

Были в комнате два талантливых шахматитста, Дзюба и Рубан. Они часто играли между собой 2вслепую», а мы, передвигая фигуры по их указаниям, не переставали удивлятьсяих способностям.Впоследствии мне приходилось читать, что такие шахматисты как Мерфи, Капабланка, Алехин, могли одновременно играть «вслепую» на 20-30 досках, но то были неизвестные мне люди, а это были свои, знакомые ребята, и когда они играли с нами на 2-3 досках и выигрывали, это производило впечатление.

Среди заядлых рядовых шахматитстов и страстных болельщиков был Федя Кокорин. Любимым его шахматитстом был Пауль Керес, которого он считал своим земляком, хотя сам он не был ни эстонцем, ни коренным жителем Эстонии, поскольку его родители переехали в Эстонию после воссоединения. Самым сильным шахматистом в то время был Ботвинник, но Федя придерживался другого мнения и считал, что молодой Пауль Керес сильнее, и что он это скоро докажет. В этих спорах Федю не трудно было «завести» с полоборота, и этим для веселья и разнообразия часто пользовались.

Юра Алферов считался у нас щеголем. Он единственный среди нас имел шикарный костюм из серого бостона и два-три красивых джемпера, носить которые в то время было очень модно. Мы ему завидовали, несмотря на то, что в своей красивой и дорогой одежде Юра продолжал оставаться деревенским увальнем и костюм ему шел как корове седло. Известно, что для того, чтобы выглядеть красиво, импозантно, надо иметь не только модную и дорогую одежду, но еще и умение одеваться, разбираться, что тебе к лицу.

Запомнился Лешка Середа, пожиратель селедки. Его родители жили на берегу Азовского моря и в изобилии снабжали его селедкой, которую он мог поглощать в неимоверном количеств и, что самое удивительное, мог при этом как верблюд обходиться без воды.

Были среди нас два еврейских парня – Хаим и Альберт или Алик как мы его звали. Первый был долговязый, худосочный юноша, очень чувствительный, обидчивый, мнительный. Он терпеть не мого еврейских анекдотов, воспринимал их как личное оскорбление и готов был лезть в драку по этому поводу. Но поскольку он был слабосильный, тщедушный, над ним часто издевались, зло подшучивали, заставляли вне очереди убирать комнату, бегать за кипятком, приклеивали булки к тумбочке, однажды гвоздем прибили к полу галошу. Полной противоположностью был Альберт. Он был веселый, общительный, очень развитой и остроумный парень. Еврейских анекдотов он знал не меньше, чем мы все вместе взятые, очень смешно, с акцентом их рассказывал. Кроме еврейских он знал множество анекдотов из других серий – детских, медицинских, про тещ, попов и пр.

Был в комнате Паша Калинин, степенный, сдержанный, деловитый, хозяйственный парень, рыжий и весншчатый. Ростом и скуластым лицом он был похож на своего знаменитого однофамильца, да иродом, помнится, был из тех же мест.

Неофициальнымлидером, как теперь говорится, был белорус Женька Якубовский, очень сильный физически парень, неуравновешенный, вспыльчивый, рачливый. С ним предпочитали не связываться, но мне все же пришлось один раз здорово схлестнуться. Как- то раз мы играли в очко по «маленькой» и Женька мухлевал, причем делал это нахально, почти открыто.Все это видели, но молчали, а я высказал ему все, что в таких случаях говорят. Сказал это не потому, что был смелее всех присутствоваших, а потому что Женьки я не боялся. Во-первых, мы были с ним в дружеских отношениях и мысли о драке я не допускал, а во-вторых, если бы уж дело дошло до драки, я сумел бы за себя постоять, поскольку имел кое-какие познания в боксе. Женька вспылили, я тоже завелся и началась дикая, жестокая драка, в которой мы раскровянили дург другу лица, порвали рубахи. Драка происходила в тесном пространстве между койками, и походила больше на борьбу, в процессе которой мы оказывались то на койках, то на полу, то снова на койках. В таких условиях мое боксерское мастерство оказалось бессильным против Женькиной физической силы, и на этот раз больше досталось мне. Как ни удивительно, но уже через несколько дней у нас с Женькой снова установились дружеские отношения, и, кажется, даже лучше чем до драки. Его дружбой я дорожил еще и потому, что у него всегда водилось сало, присылаемое из дому, которым он делился со мной, как впрочем, и с другими ребятами. Он был из тех людей, которые всегда готовы делиться всем, что у них есть.