С января 1942 по январь 1943 года. Невский пятачок, Мга и Синявино.

С января 1942 по январь 1943 года жизнь в полку не отличалась какими либо выдающимися событиями. На фронте стояло затишье и наш полк боевых действий, по существу не вёл. Лишь изредка батареям полка приходилось вступать в контрбатарейную борьбу с батареями противника. Из этого периода запомнилось лишь то, что полк часто перебрасывали с места на место вдоль линии фронта от Финского залива до Ладожского озера в места, где ожидалось проявление активности финских войск. Обычно такие ожидания не подтверждались, и мы, сделав многокилометровый бросок, через некоторое время возвращались на старое место. Один из таких марш-бросков мне особенно запомнился. Нас подняли по боевой тревоге в три или четыре часа утра и в течение всего дня, до позднего вечера, мы двигались пешком в страшную июльскую жару под обжигающими лучами солнца. Не могу сказать, сколько мы прошли, но судя по тому, что шли мы от восхода до заката солнца в июльский, то есть, очень длинный день, и шли лишь с кратковременными десятиминутными остановками на отдых, прошли мы не менее 60-70 километров. На новом месте сразу приступили к рытью блиндажей пи землянок. Копали до утра, а потом выяснилось, что тревога была ложной и, позавтракав, мы двинулись в обратный путь по такой же жаре. Хотя шли мы налегке, неся на се5бе только винтовки с подсумками (всё прочее снаряжение и личные вещи везлись на телегах), многие из бойцов не смогли преодолеть этот путь и отстали. Я оказался в числе тех, кто благополучно дошёл до конца. Комиссар полка, выстроив нас в шеренгу, начал поздравлять за совершённый подвиг, но едва он успел сказать несколько слов, как несколько бойцов упали на землю как подкошенные от сильного переутомления и перегрева. После этого немедленно раздалась команда «Вольно! Разойтись на ужин!», но на ужин ни у кого уже сил не осталось, и , добравшись до землянок, все уснули мёртвым сном.

Вспоминается из этой поры ещё один эпизод, но уже приятного свойства. В течение двух или трёх недель мы находились на ПНП, расположенном на самом берегу Ладожского озера. Стояла тёплая летняя погода, мы купались, ловили рыбу, собирали и ели растущие в изобилии грибы, стреляли и ели белок, одним словом отъедались после длительной голодовки и жили как на курорте, неся по очереди необременительное наблюдение за озером. Такая, можно сказать райская жизнь во время войны не забывается!

Запомнились ещё два совершенно незначительных, но характерных для той поры эпизода. В условиях блокады каждый снаряд был на учёте и не мог быть израсходован без разрешения командира полка. А между тем каждому командиру дивизиона и батареи пострелять сильно хотелось. Особенно такие желания возникали, когда они сами забирались на наблюдательные пункты и своими глазами видели соблазнительные цели - движущуюся колонну войск противника, штабной блиндаж или огневую точку. Командир полка был неумолим, и стрелять не разрешал, но однажды командиру второго дивизиона майору Кузнецову удалось выпросить у комполка два «огурца», чтобы угостить ими приближающуюся колонну «гостей». Я в это время был дежурным вычислителем в штабе, и когда командир дивизиона сообщил в вышки примерное место, я быстро подготовил данные. Последовал выстрел, а затем в телефонной трубке раздался сплошной мат и приказание увеличить прицел. Второй снаряд в цель тоже не попал, и комдив ввалился в штаб в крайне расстроенных чувствах как охотник, промазавший по дичи из крайне выгодного положения. До войны он работал бухгалтером, когда-то, очень давно, служил в мелкокалиберной артиллерии и поэтому плохо представлял себе возможности дальнобойной артиллерии, способной вести точный прицельный огонь только по целям с точно известными к4оординатами. В данном же случае он сообщил с вышки приблизительное место. За израсходованные два снаряда надо было отчитываться, и мы втроём, комдив, начальник штаба и я стали обсуждать, что написать в боевом донесении. Сошлись на том, что из колонны противника силой до роты около 10 человек убиты и ранены, остальные рассеяны. Так в донесении и написали.

А вот пример такой же стрельбы, но с совершенно другим результатом. Однажды, во время боёв на Синявинских высотах мы с командиром батареи, тоже Кузнецовым, однофамильцем командира дивизиона, пробирались вдоль передовой, подыскивая место для наблюдательного пункта. Заметив нас, артиллеристов, пехотинцы пожаловались на одно вражеское орудие, которое им «не даёт жизни, лупит и лупит». При этом они указали примерное место, откуда бьет это орудие. Комбат залез на ближайшее высокое дерево, обнаружил орудие и приказал мне подготовить данные. После первого же выстрела он кубарем скатился с дерева от радости – вражеское орудие взлетело на воздух. На этот раз координаты были точными, так как оно находилось на перекрестке двух дорог, имеющемся на карте. Конечно, прямое попадание в цель при первом же выстреле было случайностью, но пехотинцы этого не знали, и мы выглядели перед ними как настоящие боги войны. (Артиллерию тогда называли богом войны, а пехоту - царицей полей).

С командиром батареи старшим лейтенантом Д.Кузнецовым мне пришлось бывать на ПНП неоднократно. Его чаще, чем других назначали командиром ПНП второго дивизиона, куда я был прикомандирован в качестве вычислителя. Обычно в состав ПНП входило два-три разведчика наблюдателя, два-три связиста-телефониста, вычислитель и командир. В таком составе во главе с Димой, как мы любовно и ласково называли этого командира за простоту и человечность, мы оказались однажды в ноябре 1942 года на знаменитом Невском пятачке, клочке земли на левом берегу Невы напротив селения Невская Дубровка. Этот маленький плацдарм создался ранее, когда предпринимались попытки прорвать блокаду. Блокаду прорвать не удалось, но некоторым частям Ленинградского фронта удалось там закрепиться и удерживать этот плацдарм вплоть до января 1943 года. Немцы всячески пытались выбить наши войска, и мы попали туда в период ожесточённых боёв. Свой наблюдательный пункт мы выбрали на крупном здании. Самого здания как такового уже не было, на его месте были бесформенные груды железобетона и покорёженные, иногда свёрнутые в дугу металлоконструкции. На этих развалинах мы установили стереотрубу, а жилую землянку оборудовали в откосе крутого и высокого берега Невы.

Самые ожесточённые бои на пятачке в это время происходили за населённый пункт Арбузово, который многократно переходил из рук ы руки, а чаще бывало так, что одну половину занимали немцы, а вторую – наши. С нашего наблюдательного пункта хорошо была видна вся панорама этих боёв. В стереотрубу это выглядело как мальчишеская игра в войну. Маленькие фигурки перебегали с места на место, залегали, поднимались и снова бежали вперёд или назад. Временами из-за строений показывались немецкие танки, и, сделав два-три выстрела, быстро скрывались. На плацдарме не было наших танков или орудий, но наши войска, сражавшиеся на плацдарме, поддерживались мощным артиллерийским огнём орудий всех калибров, в том числе морских, снятых с кораблей. Огонь этих орудий заставлял немецкие танки после двух-трёх выстрелов прятаться в укрытия. То же самое происходило с немецкими батареями: стоило одной из них сделать несколько выстрелов, как на неё обрушивался такой огонь, что батарея замолкала.

Вскоре стали носиться слухи, что на этом участке фронта предстоят важные события. Что это за события и когда они начнутся никто из нас, рядовых не знал, но слухи об этом упорно носились, а вскоре косвенно подтвердились приказом командира полка о подготовке к предстоящим упорным боям. В числе прочих мер было приказано закалять бойцов и в этих целях всему личному составу пришлось по утрам обливаться ледяной водой, а где не было воды, обтираться до пояса снегом. Нева у нас была рядом, и мы каждый день спускались с крутого берега и обтирались, но не особенно усердно. В составе нашего ПНП никто от таких процедур не пострадал, но в целом по полку от таких методов закаливания начался повальный грипп, и эти процедуры пришлось отменить. Долгожданный момент настал в середине января 1943 года, когда на наш плацдарм и выше его по течению Невы по льду, под сильным огнём противника двинулись полки и дивизии Ленинградского фронта на соединение с войсками Волховского фронта, в результате чего было прорвано кольцо блокады.

Прежде чем перейти к описанию событий, связанных с прорывом блокады, хочется описать один эпизод из жизни на пятачке, случившийся незадолго до того. Однажды при очередном обрыве связи ПНП с дивизионом, находившимся на правом берегу Невы, связистам пришлось искать повреждение кабеля под водой. Так как связистов на ПНП было только двое, и один из них постоянно должен был находиться у аппарата, то на поиски со вторым связистом отправился один из разведчиков-наблюдателей и я, вычислитель. Втроём мы отправились на лодке через Неву. Один из нас грёб, второй помогал ему кормовым веслом, а связист перебирал руками кабель, как рыбак перебирает сеть. Это происходило в декабре, стояли сильные морозы, и на реке вот-вот должен был установиться лёд. Был сильный ветер, волны с барашками заливали лодку, отчерпывать воду было некогда и некому. Обессиленные и продрогшие мы с трудом приближались к противоположному берегу, и когда казалось, что у нас уже больше нет никаких сил, сидящий на корме вдруг запел! Впрочем, пением это нельзя было назвать. Из замерзшего еле открывающегося рта раздавалось клацанье зубов и звуки бу-бу-бу. Я не выдержал и попросил его прекратить это «пение», жуткое и неуместное. В ответ Петро, так звали солдата, еле-еле шевелящимся языком, по слогам как заика ответил» - «Я, Никола, не пою, а проверяю, жив ли я». Эта немудрёная шутка нас приободрила, и вскоре мы добрались до берега, и обнаружили повреждение кабеля в нескольких метрах от воды, раньше, чем туда добрались связисты из дивизиона, проверявшие связь с другого конца. Обратно плыть было легче, потому что нас не связывал кабель, а в землянке ожидала раскалённая докрасна печурка, которую натопили товарищи к нашему возвращению. Так пришлось мне вплотную познакомиться с нелёгкой работой связистов, которые, нагрузившись тяжёлыми катушками с проводом, протягивали и восстанавливали связь в любых условиях.

Помимо этого случая мне ещё дважды пришлось выступать в роли связиста: один раз искать и исправлять повреждение под сильным огнём противника и один раз сидеть у телефона в штабе. Телефонистом мне пришлось пробыть около пяти минут, однако за этот короткий промежуток времени случился небольшой казус. В штабе было трое – дежурный офицер, телефонист и я, вычислитель. Обстановка была спокойной, поэтому дежурный офицер сладко спал за перегородкой, а телефонисту понадобилось выйти по естественной надобности, что он и сделал, попросив меня поднять трубку, если позвонят. Была глухая ночная пора, полное затишье и было маловероятно, что кто-то позвонит, поэтому телефонист задержался дольше, чем нужно. В это время зазуммерил телефон, и телефонист штаба полка передал телефонограмму о предоставлении дополнительных, уточнённых сведений о расходе и наличии быков, огурцов, карандашей, спичек и чего-то ещё. В конце приёма телефонограммы я назвал свою фамилию и подтвердил, что всё понял, хотя фактически не понял ничего. Это было одно из первых моих дежурств в штабе, и я ещё не знал, что быки по незамысловатому полковому коду это боекомплекты, огурцы – снаряды, карандаши – офицеры, а спички – рядовые. Но самое интересное произошло дальше. Пока телефонист, как выяснилось, шарился на кухне, снова зазвенел зуммер телефона, причём как то особенно громко, требовательно, и в трубке послышался властный голос –« Я - двадцать пятый, я двадцать - пятый». Это было условное наименование командира полка, и по этой команде дежурные телефонисты должны были немедленно назвать свои позывные и одновременно с поворотом рычажков на коммутаторе соединить напрямую с командиром полка все батареи, которые в свою очередь должны были коротко доложить – «Звезда, Заря и т.п., слушает». Одним словом, команда «Я двадцать пятый» означала желание командира полка, чтобы его одновременно слышали все командиры дивизионов и батарей, то есть надо было организовать селекторную связь. Ничего этого я не знал, связь не подключил, дежурного офицера не разбудил, вместо этого начал переспрашивать, кто говорит, кого позвать к телефону и ещё что-то неуставное. В ответ на мой лепет трубка ещё дважды повторила властно – «Я – двадцать пятый!», а затем из неё послышалось тоже неуставное ругательство и вопрос, кто у телефона. Вот такой конфуз получился во время моего кратковременного дежурства у телефона. Мне за это ничего не было, а дежурный офицер и телефонист отделались сравнительно легко, так как в роли «Двадцать пятого» на этот раз выступал ПНШ-3 (помощник начштаба по связи), делавший очередную проверку вверенного ему хозяйства. Если бы у полкового коммутатора находился действительно командир полка, то для дежурного офицера и телефониста дело могло бы обернуться по-другому.

После частичного прорыва блокады в январе 1942 года наши войска в течение всего лета вели ожесточённые бои по расширению коридора в районе станции Мга и Синявино. В этих боях принимал участи и наш полк, а топовычислительный взвод выполнял свои обычные задачи. Мы привязывали свои батареи и пункты сопряжённого наблюдения, с которых точно засекались цели, вместе с разведчиками определяли координаты этих целей, готовили данные для стрельбы, иногда ходили в наряды по охране штаба, а в свободные минуты повышали своё мастерство, добиваясь большей точности и скорости при подготовке данных. Несмотря на ожесточённые бои, для нас это была обычная работа, и из этого периода запомнилось только два эпизода.

В ходе боёв нашему полку было приказано вести огонь по станции Мга, где скопилось много эшелонов противника, и разрушить мост через реку в районе этой станции. С первой задачей полк справился успешно, и вскоре с самолёта-корректировщика было получено сообщение, что составы на станции взрываются и горят. Мост же стоял как заворожённый, в него не было ни одного прямого попадания. Это, конечно, сильно раздражало командование, а мы, вычислители сильно переживали, хотя нашей вины не было – наши данные для стрельбы были абсолютно точными. Всё дело было в том, что орудия вели огонь на предельной дальности стрельбы, примерно на расстояние 17-18 км. По закону рассеивания попасть в такую маленькую цель как мост через речушку крайне трудно, для этого надо либо очень много снарядов, либо немного удачи. У нас на этот раз не было ни того, ни другого, но командование с этим не считалось, ему нужен был результат.

Второй запомнившийся эпизод из этого периода касался лично меня. Однажды мы сделали длительный и тяжёлый переход по Синявским болотам и остановились на ночлег в болотистой местности. Поскольку утром нам предстояло следовать дальше, землянок и укрытий делать не стали, свалились и заснули буквально, кто где стоял. Рядом со мной оказалась стрелковая ячейка одиночного бойца для стрельбы лёжа. Я вычерпал котелком воду из неё, настелил сосновых веток и заснул. Мне приснилось, будто я живой лежу в холодной могиле, стараюсь выбраться из неё и не могу, толстый холодный слой земли не даёт пошевелить ни рукой, ни ногой, зову на помощь и не слышу собственного голоса. От ужаса проснулся. Оказалось, пока я спал, ямка снова наполнилась водой, вода застыла, и я оказался вмороженным в лёд. Расстегнув пуговицы на шинели, я с трудом отделился от неё, а затем ножом стал выковыривать шинель изо льда. Не знаю, сколько я проспал в таком положении, но всё окончилось благополучно, я ничем не заболел. Впрочем, на войне болеют очень редко. Лично я за всю войну ни разу не болел, а ведь приходилось часто испытывать крайнее физическое переутомление, длительное переохлаждение. Особенно плохо приходилось весной, когда сапоги почему-то выдавали с запозданием, и приходилось ходить в набухших от воды валенках и спать в них на холодной от ночных заморозков земле. Есть, видимо, в организме человека скрытые силы, которые проявляют себя в критических ситуациях.