Фабрика Скороход. Таежный поселок.

Через некоторое время мне удалось нйти такую работу, вместе с группой таких же студентов я устроился в котельную знаменитой фабрики Скороход. В те ни фабрика снабжалась теплоэнергией от собственной котельной, где были установлены котлы устаревшей конструкции с ручной загрузкой угля и ручной выгрузкой золы и шлака. Уголь забрасывался в топку лопатой, а зола и шлак выгребались длинной кочергой прямо на пол котельной и скозь решетку спускались в подвал. Наша работа зключалась в том, что мы гасили шлак водой, загружали в вагонетку и с помощью грузового подъемника подгимали а затем отвозили вагонетку в определенное место, где и опрокидывали. Затем цикл повторялся.

Вначале раота нас устраивалаво многих отношених. Мы разбились на две бригады по 4 человека и работали по 4 часа, одна бригада с четырех до восьми вечера, вторая с воьми вечера до двенадцати ночи. В любой смене можно было работать, не пропуская занятий. В случае необходимости и по договоренности с товарищами можно было выйти в другую смену или вообще не прийти на работу, от нас требовалось одно – чтобы в подвале всегда было свободное место для выгрузки шлака и золы.. Такое свободное расписание нас устраивало, заработки тоже были подходящие, за четыре часа работы мы получали столько же сколько рабочий средней квалификации за полный день. Работали мы сдельно, оплата производилась за вагонетку. Учет вагонеток вначале вел старший мастер, а затем он доверил учет нам самим. Мы приписывали конечно некоторое количество, но на это смотрели сквозь пальцы по ряду причин. Во-первых, мы не очень злоупотребляли оказанным нам доверием, знали, что по количеству загруженного угля можно легко определить количество золы и шлака. Вторая причинапочему начальство мирилась с приписками заключалась в том, что кроме нас, бедных студентов, никто не брался за эту работу добровольно. До нас эту работу выполняли «штрафники, люди, осужденные и приговоренные к принудработам за нарушения трудовой и производствнной дисциплины. Работали они так, что котельная не раз бывала на грани остановки из-за того, что подвал переполнялся и некуда было выгружать золу и шлак. Была еще третья причина – нас просто по человечески жалели, видя в каких условиях нам приходилось работать. А условия были просто каторжные. Подвал был низкий и узкий, длинным коридором тянувшийся вдоль фронта котлов. При гашении раскаленного шлака водой в воздух кроме паров воды выделялся углекислый газ, окись углерода, сернистый газ и другие ядовитые испарения. Вентиляции практически не было, приходилось работать в удушающей атмосфере без противогазов и респираторов. В таких условиях мы в четыре лопаты старались побыстрее загрузить вагонетку, поставить ее в лифт, после чего пулей вылетали на чистый воздух и подоно рыбе, вытащенной из воды, делали торопливые, глубокие вдохи. Тошнота, рвота, головокружение и другие признаки отравления чувствовались и на другой день, о посещении занятий после такой работы не могло быть и речи.

В такой обстановке я решил по примеру некоторых студентов взять академический отпуск, устроиться на хорошую денежную работу, накопить денег, обазавестись одеждой и обувью и потом продолжить учебу. Такой отпуск мне дали и подходящая работа нашлась. Случайно я встретил знакомого студента, который еще раньше взял отпуск и теперь приехал в Ленинград по делам с Карельского перешейка, где он, по его словам, зарабатывал баснословные деньги, работая на погрузке леса.По его совету я тоже оформился грузчиком в артель «Ленпогруз-11» и отправился в те места, где он работал. Забегая вперед скажу, что мой знакомый не преувеличивал, и если бы не война, тто к началу следующего учебного года я был бы обеспечен всем необходимым до окончания института.

Накануне отъезда к новому месту работы мне пришлось провести в Ленинграде ночь, которой с содроганием вспоминаю до сих пор. Будучи отчисленным из института, я должен был покинуть общежитие и накануне отъезда мне пришлось провести ночь на улице. До двенадцати часов я провел время в кинотеатре, затем на Московском вокзале. В час ночи вокзал закрылся и я оказался на улице. Был конец декабря, стоял сильный мороз, потягивал крепкий ветерок, а на мне было демисезонное пальтишко, легкие туфли на тонкой подошве, кепчонка на голове и простое нательное белье. Уже через несколько минут я закоченел и напрасно старался согреться ходьбой. Я пытался зайти в теплый подъезд, но они либо были закрыты, либо охранялись дворниками. Мне наверное следовало подойти к одному из них и честно рассказать о своем положениее, но какое-то гордое упрямство, нежелание выглядеть перед кем-то бедомной собакой, не позволяло этого сделать. Тка из-за своей глупой гордости я до шести утра курсировал по Невскому и Лиговке, вконец замерзший и уставший.В открывшемся прохладном вокзале я не мог согреться и с нетерпением ожидал когда откроются бани. Но и в жаркой парилке мне долго не удвалось согреться и унять колотившую меня дрожь. Вот так неласково провожал меня Ленинград, своего будущего защитника. И однажды так же неласково втретил много лет спустя после войны, о чем я тоже хорошо помню.

Итак, в начале января 1941 г я оказался в глухом таежном поселке лесорубов на территории недавно отвоеваннной у Финляндии. Поселок, назвния которого я не помню, находился примерно в двадцати километрах от города Суоярви и соединялся с городом тупиковой веткой железной дороги. Поселок состоял из 12-15 финских домиков. При нем была небольшая пилорама, на которой часть загтовленного леса распиливалась на доски, но основная работа его прежних финских жителей заключалась в подготовке баланса – так называются освобожденные от коры бревна, из которых делается бумага. От финнов здесь остались громадные штабеля этого баланса и его надо было срочно отгружать на Кексгольмский бумажный комбинат, иначе это ценное сырье могло пропасть. Нашу бригаду в составе семи человек привез сюда прораб Левенсон,разместил нас по квартирам, поручил мастеру пилорамы вести учет нашей работы и укатил в Ленинград, где у него кроме нашей было много бригад, работавших на других предприятиях. Мы по существу были предоставлены сами себе и дела в нашей бригаде не клеились. Основная причина заклбчалась в том, что только двое, я и еще один паренек, приехали для того, чтобы работать и зарабатывать, а остальные оказались по совершенно другим причинам. Это были уголовники только что вышедшие из тюрьмы и другие подобные лица, которым предписывалось в 24 час покинуть Ленинград и выехать за 101 километр от города. Эти члены бригады работали только тогда, когда хотели, а хотели они редко, предпочитая пить и играть в карты. Заработков естественно не было и не знаю, как было бы дальше, если бы не помог печальный случай.

В один из вечеров в местном клубе, располагавшемся в сарае, где раньше хранился инструмент и инвентарь, двое из членов бригады зашибли кочергой насмерть третьего. Никого из жителей поселка это не удивило и не взволновало, а сами убийцы спокойно улеглись спать. На мой вопрос, что же они собираются делать, ответили, что до утра поспят, а потом двинутся на север, где тайга еще гуще. До утра им действительно ничто не угрожало, так как милиции в поселке не было, телефона тоже, поэтому о произошедшем убийстве городская милиция могла узнать только после того как утром придет порожний состав и уйдет обратно груженым. Отоспавшись, эти парни двинулись в тайгу. Этот случай произошелв конце марта-начале апреля, и надо полагать, что прожив в тайге до 22 июня, они явились на ближайший призывной пункт и пошли воевать. Таких лиц из бывших уголовников мне приходилось встречать на фронте. Они не особенно дорожили своими жизнями, а чужими тем более, и отличались в мародерстве и насилии над немцами.

Вскоре после описанных событий бригаду покинул работящий паренек, мечтавший зараьотать денег на покупку коровы для матери, и наша бригада распалсь. Меня принял к себе бригадир соседней бригады ширяев, изворотливый, предприимчивый мужик, жадный до работы и денег. Наша маленькая бригада в составе четырех человек, объединенных общей целью как можно боьше заработать творила чудеса.Работали мы как черти, не считаясь ни со временем, ни с погодой, часто выручали начальство тем, что кроме своих вагоно загружали вагоны других бригад, которые не выходили на работу ввиду пьянки или плохой погоды. Естественно, что желая избежать простоев и штрафов, начальство во всем шло нам на встречу и вагоны для нашей бригады подавались к тем штабелям, что были расположены возле железнодородного полотна. Погрузка в этом случае производилась просто – стоя в дверях вагона грузчик специальным крюком зацеплял конец двухметровго бревнаиз штабеля, делал рывок на себя, подхватывал бревно другой рукой и бросал его на место. Расценки за погрузку таких штабелей были самые низкие, но нам платили по самым высоким расценкам, как за погрузку из самых дальних штабелей, откуда бревна доставлялись на тележках по узкоколейному пути, который устраивали сами бригады. Заработки у нас были солидные и если бы удалось так поработать до нового учебного года, то на заработанные деньги можно было бы закончить институт, но помешала война, которая оказалсь пятой помехой на моем пути к образованию.

Прежде чем перейти к описанию дальнейшего периода своей жизни, несколько слов должен сказать о тех впечатлениях, которые остались от жителей поселка. В ту пору эти люди, их действия, поступки казались мне необычными и эта необычность поразила меня в момент убийства одного из членов нашей бригады. Большинство из них отнеслось с полным равнодушием к этому событию. Впрочем необычным это событие было для меня, человека только вступившего в жизнь, а эти люди многое повидали на своем веку, прошли как говорится огонь, воду и медные трубы. Типичным представителем этого племени был хозяин нашей квартиры. Этому плюгавенькому на вид мужичонке было не более 30-35 лет, а он по вербовке успел побывать во всех концах страны, на Камчатке, Сахалине, в республиках Средней Азии, в Молдавии. Он и отсюда порывлася уехать, но его удерживала жена, которую в свою очередь удерживал грудной ребенок. Жена у этого тщедушного мужичонки была баба здоровая и до крайности ленивая. Несмотря на превосходство в силе, мужа своего она побаивалась и по этой причине , а также вследствие своей лени она нас однажды чуть не сожгла. Здесь требуется пояснить, что хозяева наши занимали небольшую комнатку в финском домике, спали они на кровати за занавеской, а мы, двое квартирантов, спали на полу поду люлькой с ребенком, укрепленной на шесте. Первого мая мы не работали и утром спали очень долго. Проснулись от сильного хлопка и запаха гари, а когда открыли глаза, то увидели, что в комнате все горит. Горели дрова у маленькой двухконфорной печурки у наших ног, горели матрацы и одеяла, горел полог над люлькой с ребенком. Первым делом мы вытащили на улицу ребенка, а затем начали тушить пожар с помощью одеял и воды. Наша хозяйка в это время с душераздирающими криками каталась в луже воды, куда она плюхнулась, чтобы сбить пламя с одежды. Пожар нам удалось загасить и после того, как хозяйка пришла в себя, нам удалось выяснить, как все произошло. По ее словам она проспала, поздно затопила печь, дрова как назло медленно разгорались и, чувствуя, что к приходу мужа с дежурства приготовить обед не успеет, за что получит от него очередную трепку, она плеснул в топку керосин из банки. Произошел хлопок, вспышка, дальнейшее мы видели сами. По иронии судьбы взрывная волна с пламенем попала ей под подол и она бесстыдно задрав подол обгоревшего платья выше определенного места, показывала нам обгоревшие части своего тела.

Вспоминается еще один эпизод, который характеризует с одной стороны нравы и характер жителей поселка, а с другой стороны мои взгляды на некоторые стороны жизни. Однажды бригадир пригласил нас в гости к одной местной женщине. Пришли мы к ней с большим количесвтом водки и первое, что меня поразило, что за короткий промежуток времени она выпила три полных стакана, закусывая лишь карттшкой и соленым огурцом. Затем начались вещи еще более поразительные. К концу нашего пиршества пришел с работы ее муж, которого она не пустила даже на порог, захлопнув дверь перед его носом. Закончив пировать, мы обнявшись, держась друг за друга чтобы не упасть прошлись, горланя песни по единственной улице проселка. Пьяней всех была эта женщина, а ее муж следовал за нами, повторяя жалобно одну и ту же фразу:-«Нюрка, дай ключи, я все прощу». Вдрызг пьяная Нюрка отвечала одной фразой :-«Иди ты на …» и еще сильнее прижималась к бригадиру. Чем дело кончилось не знаю, так как поравнявшись с домом, я оставил эту веселую компанию. Все увиденное и услышанное тогда осталось в памяти как самое отвратительное из всего, что мне довелось видеть впоследствии. С одной стороны потому, что я был неопытный, наивный мальчик, а с другой – все сошлось в одном месте в одно время с одними действующими лицами – признак классической пьесы.

Вскоре все штабеля баланса были отгружены и нас перебросили в Кексгольм, где мыли должны выполнять такую же работу, но наоборот, выгружать баланс из барж, прибывающих по Ладожскому озеру и с помощью бревнотасок направлять бревна в цех на переработку. В субботу 21 июня мы ознакомились с условиями новой работы и 23 июня должны были к ней приступить. Воскресенье 22 июня мы решили посвятить знакомству с городом и здесь, обедая в ресторане, услышали по радио сообщение о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Остаток дня мы провели бродя по городу. Уже под вечер около ограды парка увидели такую картину – прощались друг с другом три молоденьких офицера, видимо совсем недавно окончивших училище. Лейтенанты обнимались, целовались, пожимали друг другу руки, расходились, но сделав шаг-другой, снова сходились и обнимались. Во время этой церемонии все трое плакали, но будучи сильно пьяными, слез не стеснялись. Мы не стали дожидаться конца этой сцены, но думаю, что напились они и расчувствовались они не от счастья, выпавшего на их долю, а от предчувствия долгой и, может быть, вечной разлуки. Вечером мы зашли в тот же ресторан поужинать. Спиртное к столу уже не подавали. Эти два эпизода, сохранившиеся в памяти, свидетельствуют о том, что люди хорошо понимали трагичность случившегося.