260 ГАП АРГК. Первые впечатления.

Переходя в этот полк из спокойного и безопасного подразделения, мы рассчитывали на резкое изменение обстановки, ожидали свиста пуль, разрывов снарядов и мин. В штабе полка, куда нас привели, и где мы пробыли около двух недель, ничего этого не было. Штаб располагался в густом лесу сравнительно далеко от передовой, и звуки боя сюда не доносились. Впрочем, и боёв в тот период, можно сказать, не было. Финны оттеснили нас за старую советско-финскую границу и на этом успокоились в ожидании, когда блокированный Ленинград сам сдастся. Попытки прорвать блокаду предпринимались с южной стороны города, а на Карельском перешейке линия фронта к этому времени стабилизировалась и активные боевые действии здесь не велись.

В соответствии с обстановкой проходила и жизнь полка. Штаб располагался в хорошо оборудованных блиндажах и землянках, имелась просторная столовая, где во время политинформаций собирался весь личный состав штабной батареи, была баня и другие помещения. Всё это было устроено под землёй. В штабе шла обычная размеренная жизнь как в лагерях в мирное время, и только некоторые моменты напоминали о войне и блокаде. В частности, были опечатаны бензиновые баки всех тягачей и автомашин с целью сохранения бензина для крайних случаев, поэтому все грузы из тыла доставлялись силами солдат на больших, почти как настоящих санях.

Наши ожидания в отношении опасности не оправдались, но, к сожалению, не оправдались и насчёт лучшего питания мы ошиблись. Хле6а нам действительно выдавали по 600 г, супа-баланды наливали почти по полному котелку и не ограничивали в заваренном кипятке, но в целом и основном, питание здесь оказалось хуже, чем в прежней части, снабжавшейся по второй категории. Дело было в том, что при штабе полка было много денщиков офицеров или «шестёрок» как их называли солдаты, поваров, хлеборезов, завскладами и кладовщиков, портных, фотографов, сапожников, личных шоферов. Вся эта шатия-братия жила по принципу: «ты мне – я тебе». Повара, кладовщики, например, щеголяли в прекрасном, по меркам обмундировании, сшитом портными и сапожниками, а последние в свою очередь получали лучшие куски на кухне и некоторые продукты непосредственно со склада. Ничем ни примечательные рядовые солдаты довольствовались жидкой баландой без мяса и жира. Особенно страдали в этом отношении мы, вновь прибывшие.

Командиром полка был полковник Шатилов, типичный русак, но комиссаром был подполковник Чернейко. Большинство военнослужащих имели украинские фамилии вроде Перебейнос, Тягнирядно, Убейконь и так далее. Нас они встретили довольно неприязненно, то ли потому что мы были для них «кацапы», то ли вид у нас был как у ободранных бездомных собак, которые вызывают у людей не жалость, а презрение и отвращение. Конечно, со временем мы «прижились», заняли соответствующее положение, но сначала испытывали сильную дискриминацию, особенно в самом злободневном для нас вопросе – питании.

Как-то на очередной политинформации один из вновь прибывших солдат Липницкий задал политруку штабной батареи капитану Аксёнову вопрос, почему ни в первом, ни во втором блюде мы не видим ни мяса, ни жиров. На это последовал ответ: - «В целях лучшего, равномерного и справедливого распределения мяса среди всех солдат, оно измельчается на мясорубке настолько мелко, что его не видно ни в супе, ни в каше». Ответ был, конечно, издевательским. А вскоре этот политрук ещё раз показал своё омерзительное лицо. Тот же солдат Липницкий, особенно страдавший от голода вследствие своей богатырской комплекции, пожаловался ему на хлебореза, недовесившего пайку хлеба. Пайку перевесили в присутствии политрука и других солдат. В ней оказалось 175 г вместо положенных двухсот, и это вызвало ропот не только со стороны обворованного, но и других солдат. Вместо того, чтобы наказать жулика-хлебореза, политрук отвёл пострадавшего в лес, вынул пистолет и пригрозил, что если он, солдат Липницкий, ещё раз попытается сеять недовольство среди солдат, ему не избежать самого сурового наказания. Жалоб после этого, конечно же, не было.

Полагающиеся наркомовские 100 грамм солдаты тоже не получали. Объяснялось это тем, что спирт, якобы, расходуется на истребителей. Было в то время на Ленинградском фронте такое движение, в котором помимо настоящих снайперов вроде прославленного Сметанкина, уничтожившего 67 вражеских солдат и офицеров, принимали участие добровольцы из частей, стоявших вдали от передовой, как, например, наш полк. Эти добровольцы-истребители добирались до блиндажа командира роты или батальона на передовой, распивали здесь принесённый спирт, закусывали сухим пайком, после чего получали от командира справку о числе «истреблённых» врагов и через сутки или двое возвращались домой. Конечно, ни один, даже подвыпивший комбат, не разрешал стрелять этим истребителям на своём участке, ибо в этом случае финны моментально открыли бы огонь из всех видов оружия, могли уничтожить часть бойцов, а он даже ответить не мог, так как на счету был каждый патрон, мина, снаряд. Финны нас не трогали, а нам, как говорится и сам бог велел сидеть тихо и смирно, не давая повода к военным действиям. Поэтому комбаты или командиры рот после выпитого спирта охотно выдавали справки, но стрелять не разрешали. Конечно, это были приписки, обман, как с одной, так и с другой стороны. И по нашим и по вражеским военным сводкам получалось, что уже за первый год войны убито столько солдат и офицеров, что и воевать уже некому, а война, между тем продолжалась ещё три года! Таких «истребителей» от нашего полка было немного, и ходили они на «истребление» нечасто, но на них списывался весь получаемый спирт. Но спирт волновал нас меньше всего, ибо все наши думы и помыслы были сосредоточены на еде.

Вследствие злоупотреблений с основными видами продуктов в новой части мы дошли до такого состояния, что я, например, с большим трудом преодолевал несколько ступенек при выходе из землянки. Ноги были как ватные, не держали ослабевшее тело, и приходилось помогать им руками, чтобы подняться на несколько ступенек. А ведь я был не слабым парнем и полгода до войны проработал грузчиком.

При штабе полка нас продержали около трёх недель, используя на разных работах, а затем распределили по дивизионам и батареям. Меня, как человека грамотного, оставили при штабе, зачислив в топовычислительный взвод штабной батареи. В качестве топографа-вычислителя я прослужил в этом полку до августа 1944 года, т.е. без малого три года войны.