Сокурсники

Бывшие фронтовики

С первого же дня пребывания в институте меня естественно волновало, кто из моих прежних друзей и знакомых находится здесь. Исчерпывающую информацию удалось получить на очередном институтском вечере. Вечер, посвященный Дню советской армии, состоялся через несколько дней после моего прибытия. Ребят в то время в институте было мало, поэтому появление каждого нового студента в военном обмундировании не проходило незамеченным, и как только я появился в зале, меня окружили несколько знакомых и незнакомых девчат. Посыпались взаимные вопросы-ответы, из которых выяснилось, что в институт вернулись трое из 11-12 ребят, живших со мной в одной комнате общежития. Вернулись Миша Гулявский, Паша Калинин и Генка Середа. Потом, конечно, я встретился и с ними.
Миша Гулевский вернулся в чине капитана без левой руки. Он был гораздо старше всех остальных, живших в комнате, пришёл в институт после вечерней школы, то есть без достаточной подготовки, и, видимо поэтому, учёба давалась ему с большим трудом ещё до войны. Теперь ему было около 35 лет, за годы войны многое забылось, отсутствие руки тоже мешало учёбе, поэтому из института он ушёл по собственному желанию. Вскоре после него исчезли Паша Калинин и Генка Середа.
Генка во время войны оказался на оккупированной территории Украины, жил у родителей. Мы с ним до войны не были в особо дружеских отношениях, поэтому он не особенно распространялся о том, как он жил, чем занимался, а я тактично не спрашивал его об этом, не лез, как говорится, в чужую душу. У всех фронтовиков было некоторое предубеждение по отношению к здоровым мужчинам, находившимся в тылу, тем более в оккупации. Было и у меня такое по отношению к Генке. Это предубеждение усиливалось тем, что к моменту моего возвращения в институт, Генка был видным деятелем профбюро факультета, заведовал жилбытсектором, распространял некоторые блага, полагавшиеся фронтовикам, такие как талоны на винегрет, квашеную капусту, варёную свеклу или брюкву. Иногда было кое-что посерьёзнее, например, отрез на брюки. Не знаю, возможно, в оккупации он вёл себя достойно, но нам, фронтовикам получать подачки из его рук было неприятно.
Одновременно с ним исчез из института Паша Калинин, у которого тоже не всё было в порядке с формальной точки зрения. Во время войны он оказался в плену у финнов. Они подобрали его на поле боя в бессознательном состоянии с большим осколком в черепной коробке. Его вылечили, а затем заставили работать в сельскохозяйственном имении. Он не пытался хвастаться тем, что несколько раз пытался бежать с риском для жизни, а просто и честно говорил, что бежать и перейти линию фронта было невозможно. В отличие от немцев, финны не заставляли пленных служить в своей армии или в полиции, поэтому особой вины Пашки в измене Родине не было. В плен в бессознательном состоянии попадали и не такие люди как Пашка, попадали известные генералы, орденоносцы, члены ВКПБ. Достоверность его рассказа подтверждалась его изуродованной головой: в затылочной части черепной коробки на месте вынутого осколка была дырка и сквозь тонкий слой кожицы было видно, как бьётся и пульсирует живой человеческий мозг.

Пашку я хорошо знал и в его вину не верил, но больше мы его не видели. Время тогда было такое, что каждого бывшего в плену тщательно проверяли, и невинные люди, испытавшие все ужасы немецких лагерей, оказывались в советских лагерях вместе с власовцами, бандеровцами, полицаями и другими прислужниками немце. В вину ставился сам факт пребывания в плену и нетрудно догадаться о тех чувствах, которые испытывали люди, сражавшиеся практически безоружными, с винтовками и бутылками с зажигательной смесью против танков и попавшие в плен тяжелоранеными.

Показательна в этом отношении судьба защитников Брестской крепости. Верные долгу и воинской присяге, они продолжали сражаться после того, как крепость оказалась в глубоком тылу немцев. Сказать, что её защитники сражались до последнего патрона, не щадя своей жизни – ничего не сказать, ибо их героизм, мужество, отвага, верность присяге и Родине не описывается этими трафаретными словами. Тем не менее, некоторые из этих людей, попавшие в плен, по возвращении на родину оказались на Колыме или в столь же отдалённых местах и только благодаря исключительному гражданскому мужеству и титаническому труду писателя С.С.Смирнова, автора книги «Брестская крепость», эти люди были реабилитированы, а некоторым из них было присвоено звание Героя Советского Союза. Но писатель Смирнов был один, а многие, от кого зависела судьба этих людей поступали иначе, ради своего спокойствия, наград, повышения по службе, они посылали на смерть или на тяжкие испытания ни в чём неповинных людей.

В связи с этим меня преследует одна неотвязная мысль – почему, даже 35 лет спустя, разыскивают и наказывают нацистских преступников, убивавших людей во время войны и не наказывают наших, советских преступников, погубивших миллионы своих же, невинных людей в мирное довоенное и послевоенное время. Кроме естественного желания возмездия, таких людей стоило бы наказать во имя человечности, ибо безнаказанность ведёт к новым преступлениям. Сейчас у нас безвинных людей не уничтожают, не отправляют в дальние края, но случаев пренебрежительного, неуважительного отношения к людям со стороны различных должностных лиц предостаточно, и за это виновные не несут никакого наказания.

Кроме упомянутых трёх моих товарищей по общежитию и нескольких девчонок, знакомых с предвоенных времён, никого больше я не встретил и, о судьбе остальных ничего не удалось узнать, в том числе о моём товарище по школе и институту Лёше Турундаевском и девушке Зине из Борисоглебска, однокурснице, с которой перед войной у меня начали складываться хорошие отношения. Уцелевшие знакомые студентки рассказывали, что после третьего курса всех студентов направили на строительство Лужской оборонительной линии, а потом на строительство оборонительных сооружений на ближних подступах к Ленинграду. От голода, холода, непосильной работы и непрерывных артобстрелов и бомбёжек многие студенты погибли, а так как у них, в отличие от красноармейцев, не было на себе медальонов смерти, то хоронили их безымянными, а может и вообще не хоронили. Такое, в тот период, когда немцы стремительно наступали, было обычным.

О судьбе Лёшки я ничего не смог узнать и от его единственной родственницы, родной тётки, жившей в Вологде. Напротив, она сам пришла ко мне, как только я вернулся с войны и спрашивала о нём. Я видел его в последний раз 24 или 25 июня 1941 года, когда отправляясь на войну, попросил его отвезти мои вещи матери в Вологду. Лёшка в тот момент сдавал последний, самый трудный экзамен. Он был круглый отличник, и мы оба думали тогда, что после экзамена ему удастся поехать в Вологду, а потом продолжить учёбу, поскольку во время всех предыдущих войн, которые приходилось вести России, учебные заведения не закрывались и студенты продолжали учиться. Но эта война оказалась не такой, как предыдущие войны, и случилось так, что я, не надеявшийся остаться в живых, выжил, а Лёшка пропал без вести.