Первый город в Восточной Пруссии, занятый войсками нашего корпуса был Алленштейн. Вероятно этот небольшой городок был взят нашими войсками как говорится «с ходу» и нам не пришлось разворачивать здесь свой НП, никаких воспоминаний о боях у меня не сохранилось. Запомнилось только, как проезжая через город на своем додже среди горевших домов, мы заметили среди них большой промтоварный магазин с выбитыми дверями и окнами. У нас было время, чтобы заглянуть в этот магазин, что мы и сделали. Магазин изнутри почти не пострадал, только кое-где обвалилась штукатурка, товары оставались нетронутыми.Здесь было развешано множество мужских и женских костюмов, пальто и платьев, на прилавках лежали отрезы материй, была обувь, головные уборы и прочие промтовары. Огонь подступал к зданию и было жаль, что все это добро должно сгореть, в то время как там, на Родине, наши люди ходят в лохмотьях. Посылок отправлять еще не разрешали, и мы оставили все как было до нас, за исключением того, что некоторые взяли бритвы и бритвенные принадлежности, одеколон и подобную мелочь, необходимую в солдатской жизни.
Следующим городом на пути нашего корпуса был Эльбинг. За этот крупный портовый город ожесточенные бои велись несколько дней и в ходе этих боев нам трижды пришлось сменить наш наблюдательный пункт. Здесь мы впервые встретили наших русских людей, угнанных в Германию, увидели сборный пункт,Первое воспоминание связано с разгромленным нашими такнистами на котором были собраны женщины из всех стран Европы перед отправкой их на родину, здесь впервые мне с товарищем удалось захватить пленных и второй раз за всю войну пришлось воевать как пехотинцу. Здесь произошли и другие серьезные и забавные, памятные для меня события. Но обо все по порядку.
Первое воспоминание о разгромленном нашими танкистами вражеском эшелоне. Сам бой нам видеть не пришлось, мы видели только самые свежие следы этого разгрома. Эшелон был застигнут в чистом поле, когда он находился в пути. Картина разгрома была жуткой, некоторые вагоны налезли друг на друга, большинство было опрокинуто, от некоторых к нашему приходу остались только железные остовы, некоторые продолжали гореть. Среди изуродованной военной техники и трупов военных лежали трупы стариков, женщин и детей, кое-где дотлевали матрасы, подушки, детские коляски, ветер разносил перья из перин и подушек. Очевидно с этим воинским эшелоном пытались эвакуироваться некоторые гражданские жители.
Эту картину мы наблюдали, следуя на новый НП, который нам было приказано организовать в фольварке в 1-2 км от окраины города. Этот крупный фольварк , состоящий из трехэтажного господского дома и многочисленных дворовых построек почти не пострадал и был как обычно брошен своими озяевами. В фольварке оказались только две молоденькие девушки-белорусски и дряхлая старуха, приходившаяся, как нам объснили девушки,дальней родственницей хозяину. Обеим девушкам не было еще семнадцати лет, обе они были из одного белорусского села, находились здесь в услужении около двух лет, то есть были угнаны в Германию в 14-15 летнем возрасте.
По случаю встречи с соотечественницаими был организован настоящий праздник. Девушки приготовили прекрасный ужин, из подвалов были принесены различные вина с красивыми этикетками. Ужин с разговорами затянулся до глубокой ночи и только гле-то около трех часов утра стали укладываться. Спать.Не доверяя друг другу, девочек положили спать в этой же комнатею Не успели мы заснуть, как в комнату ввалились корпусные связисты с телефонным аппаратом и из штаба приказали доложить обстановку. Пришлось срочно устанавливать стереотрубу и кого-то за нее сажать, а сажать то и некого – все оказались пьяными в «стельку». Произошло это от того, что выпить немного в то время не считалось большим грехом и солдаты нередко воевали «под хмельком». Во-вторых, мы считали , что пробираясь на наш НП кратчайшими дорогами и по целине на двух санных подводах, взятых на одном из хуторов, мы сильно оторвались от штаба корпуса и рассчитывали, что связь нам дадут не раньше утра..В третьих, нас подвели незнакомые нам вина. В состоянии крайнего возбуждения от встречи с нашими девушками мы пили и не чувствовали, что пьянеем, пока внезапно не почувствовали, что «окосели» до такой степени, что не в состоянии были двигать ни ногоами, ни языком.
Не помню почему, то-ли была моя очередь, то-ли я оказался трезвее других, но идти на дежурство пришлось мне. У меня хватило сил подняться на чердак дома и выбить кусок черепицы, но установить стереотрубу сил уже не хватило и я принял лежачее положение, приблизив телефонный аппарат как можно ближе. В течение моего дежурства из штаба звонили два или три раза, требуя доложить обстановку. Я докладывал, не поднимая от пола головы. Когда я выбивал черепицу, то видел вспышки выстрелов и разрывов снарядов, видел очаги пожаров, слышал ружейно-пулемтную стрельбу. Перед этим мы тщательно изучили карту города, поэтому, мобилизовав на котороткое время все свои душевные силы, я видимо довольно складно докладывал о том, из какого и по какому квадрату бьют такие-то батареи, в каком квадрате видны сильные пожары, а в каком квадрате слышна особенно сильная оружейно-пулеметная стрельба. К тому времени я был уже опытным артразведчиком и хорошо усвоил, что ни при каких обстоятельствах разведчик не должен теряться, всегда должен отвечать коротко, четко и уверенно, даже если такой уверенности нет у него.
Вообще надо сказать, что в армии во время боя, когда казалось бы все сообщения, доклады, донесения должны быть максимально точными и объективными, сплошь и рядом встречается “липа”. Иногда это происходит от незнания истинного положения в сложной, запутанной обстановке, но чаще делается сознательно. Десять танков, наступающих на батальон, превращаются в полсотни, наступающая рота превращается в батальон или полк, взятие нескольких крайних домов представляется как взятие населенного пункта. Я уже не говорю о числе убитых и раненых солдат противника. Если сопоставить донесения об этом, то окалось бы, что за время боев уничтожено все население Германии. Таким образом мое небольшое вранье было вполне простительным.
Бои на окраинах Эльбинга шли два или три дня, за это время мы имели возможность хорошо ознакомиться с фольварком, в котором располагался наш НП. Помню, что в одном из больших заловтрехэтажного дома были развешаны картины и многочисленные портреты видимо самих хозяев и их предков. Одна из комнат представляла собой что-то вроде филиала оружейной палаты: на стенах и стеллажах под стеклом было много огнестрельного и холодного оружия всех времен, кольчуг, панцырей, шлемов. Каждый из нас выбрал из этой коллекции что-либо понравившееся. Мы, солдаты, обзавелись красивыми кортиками и кинжалами, а наш комвзвода, младший лейтенант, прицепил к своему поясному ремню очень красивую, «королевскую», как он говорил, саблю. Эфес и ножны этой сабли были позолоченные и выглядела она действительно «королевской». Лейтенант долго ходил с этой саблей, пока не приключился конфуз, после которого он сдал ее на хранение старшине. Но об этом я расскажу позднее, чтобы не нарушать хронологию, так мне проще вспоминать.
После того, как наши войска овладели окраинами города, мы перенесли наш НП на один из самых высоких домов в этой части города. Здесь к нам присоединился сам начальник артразведки корпуса по заданию которого мы однажды с товарищем отправилсь на поиски одной вражеской минометной батареи, которая оказалсь очень живучей и неузвимой.Примерное место, откуда она вела огонь, было известно, но ее не было видно и длительное время не удавалось подавить.
Осторожно пробираясь мимо покинутых домов и прочих строений, мы вдруг услышали женские голоса и русскую речь, а затем возле одного из бараков увидели кучку женщин, которые звали нас к себе. Мы подошли, а затем по их приглашению зашли в барак, где они жили, и увидели посередине огромную гору разнообразных вещей и продуктов, которые они набрали в брошенных домах и не успели еще поделить. Женщины успели принарядиться в трофейную одежду немецких фрау, подрумяниться и напудриться, поэтому выглядели неплохо. Среди женщин было несколько стариков и детей разного возраста.
Из разговоров выяснилось, что здесь в основном семьи военнослужащих приграничного белорусского округа, что попали они в Германию в начале войны, и что работали здесь на какой-то фабрике, названия которой я не помню, кажется, канатной или полотняной, что вместе с ними работали пленные французы, англичане, бельгийцы голландцы и т.д. О взаимоотношения с пленными женщины не особенно распространялисб, но отношения эти видимо были неплохие, о чем свидетельствовали ребятишки, зачатые рожденные, судя по возрасту, здесь, в Германии. Нужно было бы радоваться за этих женщин, что нашли здесь покровителей и друзей в лице военнопленных из других стран, которые в сравнении с русскими военнопленными сожержались неплохо и даже получали посылки через Красный Крест, но радости не было. Наоборот, было неприятное чувство при мысли, что их мужья, братья, женихи где-то сражаются как мы, может, уже головы сложили, а они здеь детишек нарожали, может даже и от немцев. Глядя на них, разодетых, подмазанных и подкрашенных, мы вспомнили о наших матерях и сестрах, которым там, на Родине, было не до нарядов и помады, ибо жили они как в той частушке пелось:
Дальнейший наш путь пролегал мимо группы расположенных в ряд трехэтажных домов, . В этих домах, как объяснили нам женшины, проживали семьи летчиков местного аэродрома, а сейчас они были пустые. Из самого крайнего, ближе всех расположенного к месту боев дома, нам удалось однаружить ту самую неузвимую батарею. Она располагалась в небольшом скверике позади невысокого, но крепкого строения и была вкопана в землю. От нашего артогня ее защищал впередистоящий крепкий дом, и ее можно было разбомбить с воздуха или выстрелами с флангов.
Выполнив свою задачу и пошарившись по заведенной привычке в покинутых домах, мы собрались возвращаться обратно, как вдруг увидели в окно трех немецких солдат, пробирающихся через пустырь в нашу сторону..Мы подпустили их на близкое расстояние, дали предупредительную очередь из автоматов и скомандовали: «Хенде хох!». Вместо того, чтобы поднять руки, немцы бросились плашмя в канаву, которую мы сначала не заметили. Канава была глубокой, но не длинной, поэтому как только немцы попытались вылезти из нее в другом конце, мы снова выстрелами заставили их залечь. Так продолжалось два-три раза. Несмотря на то, что мы стреляли из разных окон, стараясь создать видимость, что нас много, немцы, поняли, что нас всего двое и упорно не хотели сдаваться. Но потом, видимо, поняли, что из канавы мы их не выпустим, подняли белый платок, а потом поднялись и сами.
При первом допросе, учиненном на месте, выяснилось, что они не немцы, а австрийцы, телефонисты и радисты, двое из них женаты, третий холостой. То, что они австрийцы было понятно по тому, как тыча себя в грудь, они произносили Остеррайх, то же слово я разобрал в их солдатских книжках. То, что они были связисты или телефонисты я догадался потому, что они произносили слово «телефунке» и были вооружены винтовками, а это указывало на их принадлежность к вспомогательным войскам. О наличии детей свидетельствовали фотографии, которые они показывали, повторяя фрау, киндер. К сожалению, немецкий язык, который я изучал несколько лет назад в школе, сильно подзабылся, а пленные, вероятно, говорили на австрийском диалекте, который отличался от чистого немецкого языка, поэтому ничего больше выяснить не удалось, в том числе самого главного, куда и с какой целью они шли
С пленными мы возвращались той же дорогой. Мы могли пройти и более короткой, но нам хотелось покрасоваться перед своими соотечественницами , смотрите мол, какие мы лихие содаты. Под предлогом напиться, мы зашли в барак и, откровенно говоря, ожидали, что женщины начнут бить немцев или посылать в их адрес проклятия, а нас чествовать и нами восторгаться. Как это ни странно, но симпатии женщин были явно не нашей стороне. Возможно, здесь сказался сердобольный характер русской бабы, как впрочем и всего русского народа, который отходчив, незлопамятен и не может долго держать камень за пазухой. Помимо жалости к пленным, у женщин была, как мне кажется, еще одна причина симпатизировать пленным больше чем нам. Они были добротно и аккуратно одеты и обуты, побриты, в то время как наш внешний вид оставлял желать лучшего. Мой товарищ был одет в старенькую, помятую, видавшую виды шинель, и такие же сапоги, а я ради форса ходил в короткой, ладно сидевшей на мне, но латаной-перелатаной фуфайке. На ногах у меня были резиновые сапоги, которые я тоже носил с шиком, то есть с загнутыми голенищами. Поясные ремни на нас были брезентовые, а они обладали неприятным свойством, как туго ты его не затягивай, он се равно провисает сам по себе, а если к нему прикрепить патронташ, гранату, баклажку, он обязательно окажется ниже линии живота, лишая солдата должной солдатской выправки и бравого вида. Возможно ко всему этому мы были небриты и не в свежих воротничках, так как брились и меняли воротнички не каждый день.
Попрощавшись с женщинами мы двинулись дальше и в одном месте, около высокого искусственного кургана с памятником Фридриху Великому или другому деятелю, мы решили инсценировать расстрел пленных. Убивать их мы не собирались, просто хотелось посмотреть, как ведут себя люди перед смертью. Мы заставили их раздеться и разуться и с интересом наблюдали за их поведением. Двое из них, что были постарше и с нашивками младших командиров, плакали, ползали на коленях и повторяли слова фатер, мутер, киндер, просили пощадить. Совершенно иначе вел себя младший из них по возрасту и, видимо, по званию, поскольку никаких нашивок не имел. Это был парень лет 22, крепкого слодения и спортивного вида, с мужественным волевым лицом. Ему очевидно было не менее страшно, чем его товарищам, но внешне этого не было заметно. Более того, он сердито покрикивал на товарищей, то ли упрекал, то ли подбадривал. Натешившись этой жестокой шуткой и убедившись в том, что сапоги пленных нам не подходят, мы приказали им одеться и целыми и невридимыми привели их на НП, перевыполнив задание.
За то, что мы обнаружили точное местоположение минометной батареи, капитан, начальник артразведки корпуса, нас похвалил, а глядя на пленных, поморщился и сказал примерно следующее: если бы вы, ребята, доставили пленных два-три дня назад, когда бои только завязывались и ничего не было известно, быть бы вам с орденами, а теперь вы только накликали на себя лишнюю обузу. Нам было немного обидно, ведь мы рисковали собой, тащили винтовки пленных, но капитан был абсолютно прав. Бои уже приближались к центру города, пленных было навалом и ничего нового они сообщить не могли, а для их конвоирования в штаб корпуса пришлось отряжать одного из разведчиков.
В период, когда бои шли в центре города, нам пришлось в третий раз поменять местоположение НП. На этот раз нам было приказано организовать НП почти в центре города, в самой гуще боев. Длинная улица, по которой нам предстояло передвигаться к новому месту была в наших руках, дома очищены от немцев, но кое-где на задворках они еще оставались и отстреливались. Желая избежать потери разведчиков, которых оставалось маловато, а возможно ввиду большой срочности, командование выделило нам для доставки бронеавтомобиль. В автомобиль кроме водителя смогли втиснуться еще два человека со стереотрубой, при желании мог бы уместиться и третий, но этот третий, младший лейтенант, наш командир взвода, предпочел пристроиться на заднем бампере. И вот здесь с ним приключился казус, винвницей которого стала та самая «королевская» сабля, которую он забрал в фольварке, и с которой не расставался много дней, таская ее на поясе. При трогании броневика с места лейтенант не удержался, упал, а падая, зацепился портупеей сабли за какой-то крюк и несколько метров проволочился по земле. Хорошо, что люк броневика еще не был закрыт и вовремя заметил эту картину.. Лейтенант протащился несколько метров, отделался легкими царапинами и после этого, отбросив свой хмельной гонор, втиснулся в машину, а саблю после этого случая отдал на хранение старшине вместе с другими личными вещами.
На новый НП мы добрались благополучно, без потерь, а за вторую поездку броневик доставил еще трех человек. Для НП мы выбрали высокий дом на перекрестке двух улиц. До перекрестка была «наша» сторона, в домах за перекрестком располагались немцы, поэтому нам даже не пришлось устанавливать стереотрубу для наблюдения, бой шел рядом с нами и вокруг нас.Из всех этажей нашего дома вели огонь. Автоматчики, пулеметчики и бронебойщики, к ним присоединилсь и мы. С другой стороны били по домам прямой наводкой самоходки, танки и артиллерийские орудия. Ожесточенные бои за центр города продолжались два-три дня, затем все было кончено.
Как только смолкли бои, мы отправились знакомиться с городом и заодно пошукать подходящих трофеев. Во время таких праздных шатаний мы увидели такую картину: под аркой, соединявшей два дома стояло 76 мм орудие, а рядом с ним, за стеной обедал его расчет. «Братья-славяне» не просто обедали, а пировали. На разостланных плащпалатках было множество всяческой закуски и самых разнообразных бутылок. Один из расчета по очереди дежурил за шитом орудия и время от времени стрелял по дому, расположенному в глубине двора торцом к арке, остальные продолжали пить и закусывать. Противоположный торец дома был глухой и немцы не могли выбраться из дома, не попав под прицел орудия. Пехоты нашей в этот момент здесь не оказалось, и артиллеристам одним приходилось блокировать этот дом. Артиллеристы нас, своих собратьев по роду оружия, хорошо угостили и так как мы еще до этого были под хмельком, то у нас появилось такое боевое настроение, что мы решили штурмовать этот дом, чтобы показать свою удаль разведчиков, бесстрашие и еще черт знает что. Как ни странно инициатором этой сумсбродной затеи был наш капитан, начальник артразведки корпуса, человек холеного, интеллигентного вида, обычно весьма трезвый, рассудительный и осторожный. На этот раз он видимо перебрал и совершенно преобразился.Не менее воинственно были настроены и мы, поэтому не столько по приказанию, сколько по собственному желанию мы бросились на штурм дома, но полоснувшие по нам автоматные очереди заставили нас сразу протрезветь и быстро вернуться за стену дома. Сказав артиллеристам, что-то вроде того, что задача у них нелегкая и опасная, и что без пехоты здесь не обойтись, мы поблагодарили их за угощение, пожелали успехов в осаде дома и пошли своей дорогой.
Помимо боевых действий в Эльбинге, в памяти сохранились и другие эпизоды, связанные с этим городом. Эти эпизоды самому мне иногда кажутся незначительными, и не стоящими того, чтобы о них писать, но с другой стороны о них не напишут в своих воспоминаниях видные военноначальники, которым с их высоты были видны крупные события, такие как отступления и наступления фронтов, армий, корпусов, дивизий. Командующие армиями и корпусами, бравшими Эльбинг могут написать о том, сколько танков, орудий и прочей военной техники было захвачено в Эльбинге, но никто из них не напишет, сколько ими или их услужливыми интендантами и адьютантами было отправлено на Родину личных трофеев.. Для них это мелочь, о которой не стоит даже вспоминать, тем более, что они могли и не знать об этом, за них это делали услужливые подчиненные. Рядовому солдату тоже не безразлично, сколько и какой техники захвачено в том или ином бою, но для него кроме общегосударственных трофеев имели немалое значение и трофеи личные, которые он мог разместить в своем кармане или вещмешке. Такова уж психология солдат всех времен и народов.
Среди трофейной техники было много мотоциклов и почти каждый из нашего маленького взвода заимел свой мотоцикл, в том числе и я. Знающие люди мне его завели, показали ручки и педали газа, сыепления, тормозов. Я умел кататься на велосипеде, поэтому на мотоцикле почувствовал себя уверенно и сразу убедился, что на нем как и на велосипеде тем легче ехать, чем больше скорость. Незаметно для самого себя я развил максимальную скорость и, приблизившись к колонне впередиидущих солдат, растерялся. Вместо того, чтобы снизить скорость или остановиться с помощью одного из известных приемов, то есть сбросить газ, выжать сцепление, нажать на тормоз, я стал тормозить ногами! В последний момент я дико закричал «Берегись!», колонна рассыпаласьи я врезался в повозку с сеном, едущую впереди колонны. Повозка была санная, удар оказался мягким и мой мотоцикл даже не заглох. Перепуганные солдаты пытались «угостить» меня прикладами, но все обошлось мирно, и развернув мотоцикл, я поехал в обратную сторону. Теперь я ехал более осторожно, и, завидев шлагбаум, заранее снизил скорость, но грозный окрик часового «стой, стрелять буду,» вывел меня из равновесия, я снова растерялся, не успел затормозить и на малой скорости проскочил под шлагбаумом. После этого раздался еще более грозный окрик часового, стоявшего на посту у штаба корпусам и я вынужден был остановиться самым наипростейшим способом – свалился в снежную канаву. Мотоцикл был легкий, скорость небольшая, в канаве лежал снег, поэтому при падении я даже не поцарапался. Мотоцикл мой заглох и я его бросил, не пытаясь завести.
Утром следующего дня нам предстояло совершить длительный марш-бросок, куда нам конечно не сообщили, но приказали приготовиться. В связи с длительным переходом неизвестно куда с мотоциклом пришлось расстаться. Не расстался только Борька Родин. Был он всеобщий любимец и по этой ли причине, или потому что мотоцикл был мощный и жаль было с ним расставаться, Борьке разрешилив виде исключения двигаться своим ходом. Не знаю, бкак он ехал, была ли у него карта или крокки, но прибыл он к новому месту вместе с нами, а пригнанный им мотоцикл стал нашей штатной транспортной единицей. Теперь в распоряжении нашего маленького взвода оказались «Додж» и два мотоцикла, один с коляской, другой без. Один из них был «Индиан», второй «Харлей», оба мощные по тем временам.
Продолжаю воспоминания о трофеях. Лично для меня самым дорогим трофеем стали трое золотых часов. Золотые часы даже в Германии на каждом шагу и в каждом доме не валялись, но мне повезло, как некоторым везет в лотерею. В одном из брошенных домов мы зашли в богатую многокомнатную квартиру.. За небольшой передней располагалась другая большая комната, где на диване сидел мертвый эсесовский офицер. Он сидел как живой, привалившись к спинке дивана и его подлокотнику. Оружия вблизи не было, но сама поза свидетельствовала, что он покончил с собой сам. Мои товарищи прошли в дальние комнаты, а меня заинтересовали два чемодана, лежащие в прихожей. Чемоданы были почти пусты, вокруг них была солидная горка серебряных ложек, ножей, вилок и прочих принадлежностей, о которых я в то время не имел никакого понятия. И еще большей горой возвышался ворох бумаги от обертки этих предметов. В одном из чемоданов лежали несколько нераскрытых свертков, в одном из которых оказались трое золотых часов! Одни были миниатюрные дамские с золотым браслетом, вторые мужские карманные с двойной крышкой и массивной золотой цепочкой, третьи были мужские наручные. Все они завелись после небольшой подкрутки. О своей находке я никому не сказал, часы припрятал за исключением наручных, которые у меня сняли в первую же ночь саперы или связисты, с которыми мы ночевали в одной комнате. Двое других часов мне удалось сохранить и довезти до дому.
После взятия Эльбинга нас отвели в тыл на отдых и пополнение, и в это время объявили разрешение на отправку посылок домой. В той местности, где мы оказались, никаких трофеев не было, все было уже подобрано и мына своем Додже рванули в Эльбинг., но здесь тоже ничего подходящего не нашли, так как со времени боев прошло около недели и город был основательно «подчищен» в смысле трофеев. Мне пришлось ограничиться посылкой 10 килограммов сахарного песку, несколько мешков которого незадолго перед тем привезли и сдали старшине в общий котел. Мать потом говорила, каким важным подспорьем оказались для нее эти 10 килограммов, а я долго сожалел об упущенных возможностях.
Комментариев нет:
Отправить комментарий